Н.Абалкин. «Концерт Святослава Рихтера».

«Литературная Россия», 20/05/77.

 

На каких только концертных эстрадах мира не выступал прославленный советский пиа­нист!

Но вот на том памятном кон­церте, о котором спешу ос­тавить запись в своем дневнике, эстрады не было. Не было и сцены. Словом, не бы­ло привычного для артиста большого или малого концерт­ного зала.

 

...В ожидании волшебного взлета у многофигурного пор­тала Фрайбертского собора за­стыл с гордо приподнятым крылом тускло поблескиваю­щий «Бехштейн». Он застыл вблизи «Давида» Микеландже­ло, что издавна обосновался при входе во флорентийскую синьорию, и совсем неподале­ку от знаменитой конной ста­туи властного кондотьера ра­боты несравненного флорен­тийского мастера Андреа Вер­роккьо, высоко вознесенной на небольшой, но с длинным названием венецианской пло­щади Санти-Джованни э'Паоло.

 

Так где же это, в какой стра­не и в каком городе давал на этот раз свой концерт Свя­тослав Рихтер?

Да у нас, в Москве!

А точнее: в Государствен­ном музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, в его «Итальянском дворике» — так именуется один из му­зейных залов, который запол­нили могучий и стройный Да­вид, венецианский кондотьер Бартоломео Коллеони и столь искусно, щедро украшенный портал старого собор…

Тут-то и состоялся концерт. Можно даже сказать: концерт и театр. Музвйный итальянский дворик Борджелло как бы превращался в тот вечер в чудесную театральную декорацию. И в той достоверной декорации — только дай волю своему воображению!  - Так легко нафантазировать спокойный вечер лирического музицирования под звездным италийским небом. Только не на этом вот современном Бехштейне», а на старинной лютне, на певучей виоле или нежном клавикорде.

 

Но вольный полет воображения неожиданно обрывают аплодисменты, гулко прогремевшие под сводом высокого зала.

У рояля Святослав Рихтер!

Легко, стремительно вошел он в зал и так же стремительно, сразу же, без малейшего промедления властно тронул клавиши. И тут же мощно зазвучала Одиннадцатая бетховенская соната.

Какой же ключ к ее итерпретации отобрал пианист?

Как сказать об этом, ваш не «интерпретировал» музыку гения, а жил музыкой. Жил ею удивительно полно и естественно, свободно и раскованно, захватывая слушателя борением разноречивых чувств, то глубоким постижением гармонии духа, гармонии человеческого бытия.

 

Гармония достигалась и в самом чередовании частей сонаты, когда напряжение пережитой борьбы сменяло состояние духовного покоя,  сосредоточенной задумчивости, когда следовало далее зажигательно-праздничное шествие менуэта и, наконец когда в танцевальном зале вдруг широко было распахнуто окно в жизнь, в мир, навстречу солнцу и в полную силу набирала высоту духоподъемная торжествующая мелодия победы.

 

Так воспринималось в тот вечер поэтичнейшее проникновение пианиста в многоплановый мир бетховенской сонаты.

 Концерт в итальянском дворике пушкинского музея продолдолжается. За сонатой Бетховена последовала Первая со ната Брамса для кларнета и фортепьяно.

Зазвучали, то согласно, то несогласно, два голоса. Партию кларнета вел Анатолий Камышев). Голоса солерничали. В незлобивом их солерничестве брал верх то один, то другой. Но чаще опережал своего соперника более многозвучный, более сильный торжествующий голос старшего — фортепьяно.

Вторая часть сонаты - короткий привал после встречи. Участники словно уговорились: передохнем немного, без треволнений послушаем друг друга. И в этом их уговоре – хотя каждый вел свою, отличную от другого партию – они достигали удивительного душевного унисона, созвучия мироощущения.

        После привала – в путь. Как бы по старшинству все чаще выбивается вперед многострунный голос фортепиано. Он ведет за собой кларнет. Ведет то спокойно и плавно, то в какой-то миг легко, с камешка на камешек перескакивает через встретившийся на пути ручей. Так идут они друг за другом, пока лесная тропинка не выводит их на просторную поляну, к людям.

Тут у обоих прорываются как будто сдерживаемые, приглушаемые ранее силы и чувства. Как хорошо дарить людям радость! И они щедро дарят ее, уже нисколько не думая, не заботясь о первенстве одного перед другим. Они захвачены возвышающими человека чувствами.

Второе отделение концерта Святослав Рихтер посвятил Шопену, четырем его скерцо (опусы 20, 31, 39 и 54).

        В исполнении их – и это, может быть, самое главное – артист проявил себя великолепным, талантливейшим… драматургом.

После концерта я сказал об этом Рихтеру. В ответ он, весело смеясь, с открытым добродушием замахал на меня руками:

        - Это Шопен, Шопен!

        Как прост, непосредствен и прост был в ту минуту Святослав Рихтер!

        А в те минуты, там, у рояля, каким он был? Другим?.. Не простым?.. Но разве возможно отрешение артиста – такого Артиста! – от самого себя, от того, что составляет содержание его личности, характеризует особенности его натуры?

        Встреча с бетховеном, Брамсом и Шопеном означала для него естественное продолжение жизни – той, которой он жил до концерта и которой живет вот сейчас, после концерта. С какой веселой и обаятельной непосредственностью разряжает он восхищение своего слушателя:

- Это Шопен, Шопен!..

«Подтекст» неожиданной реплики пианиста понимать, видимо, следовало так: как же вы не понимаете, я тут совсем ни при чем, это Шопен покорил вас!

        Шопен Шопеном – как не восхищаться им! – но нужно быть Рихтером, чтобы суметь извлечь из его скерцо столь страстную драматургию возникновения, становления и и движения музыкальных образов и столь смелую, выверенную контрасность накаленного, бушующего драматизма и светлой, проникновенной лиричности.

        Да, для этого действительно нужно быть Рихтером – мастером высочайшего исполнительского совершенства. А что служит для артиста такого масштаба истинной мерой этого совершенства?

После встречи со Святославом Рихтером на концерте и после него находишь, кажется, ответ на свой вопрос. Такой мерой совершенства становятся гармония и ясность классической простоты.

        Простота означает приближение к идеалу!

        Разве не прав был великий французский энциклопедист Дени Дидро, утверждавший в свое время: «Простота есть одна из основных отличительных особенносте прекрасного»?

        Но как трудно просто писать об этой идеальной, пушкинской простоте – о прекрасном искусстве Святослава Рихтера. Об искусстве, окрыленном жизнью и окрыляющем человека.  - Уносишься ввысь!..

        Такое выразительное – лаконичное, но многозначительное – заключение услышал я после концерта в музее на Волхонке от Ираклия Андроникова.