"Мир романтизма", Декабрьские вечера-85

 

“Декабрьские вечера - 85” были в разгаре. Посвященные трем “Ш” (Шуберту, Шуману, Шопену) они дошли до середины. Пропустив сольный концерт Святослава Теофиловича с шумановской программой, я наконец смог вырваться в Москву и приехал как раз к его выступлению с Наталией Гутман и Олегом Каганом, бородинцами и кларнетистом Анатолием Камышевым (15.12). Попасть на концерт помогли удивительные обстоятельства. Я пришел к музею в назначенное время. Вскоре приехали Наташа с Олегом, а в их машине был и сам Маэстро. Олег начал рассуждать вслух, как же меня провести – всюду милицейская охрана. Тем временем Наташа тщетно искала в багажнике свою концертную юбку – ее забыли дома. «Юра, это шанс!» - сказала она. Я схватил такси и вскоре был у дома по Дунаевского, где тогда жили они. Няня их детей долго не хотела меня пускать – мало ли кто стучится в дверь в такую темную пору. Но я был настойчив, подробно объяснил, где висит юбка, и мне поверили. Через какие-то минуты я гордо прошел с чехлом через все заслоны, ловя завистливые взгляды тех, кому не посчастливилось попасть на этот праздник. Где-то на ступенях, ведущих в Белый зал, мне встретился кто-то из бородинцев и предложил передать юбку. Я отказался – ведь это был мой пропуск! Меня впустили в зал, где слушателей пока не было, а трио на сцене готовилось к выступлению. Много лет спустя я напомнил Наташе об этом случае, она, разумеется, ничего не помнила и выслушала с интересом. Тем временем пустили публику, а меня посетили нехорошие предчувствия – я увидел пожарницу с погонами сержанта и вспомнил, что стоящих, а не сидящих эта облеченная властью особа вроде бы обязана удалять. Но в таком случае мне недолго осталось пребывать здесь. На самом деле позже выяснилось, что это правило или не работало, или перестало работать, но я ведь этого не знал! С невеселыми мыслями зашел в “артистическую”, пристройку, сооруженную слева от сцены. Туда как раз пришел Олег  и приводил себя в надлежащую форму перед выступлением. Я поделился с ним своими предположениями. “Скорее всего выгонят!” – почему-то, как мне показалось, радостно подтвердил он. Ну и зачем было так стараться? Но тут он предложил мне оставаться в артистической. Я не увижу ничего, но услышу все, и этого было вполне достаточно.  Олег ушел, появилась Наташа, одобрившая мое стояние. Заходили очаровательные женщины в сногсшибательных вечерних платьях, которые по замыслу Маэстро должны были сидеть на сцене, изображая салон, скажем, Жорж Санд, статные кавалеры-статисты, молодой художник Артем Тамбиев, с которым получилось познакомиться много лет спустя, а сейчас ему предстояло рисовать музицирующих.  Все они прошествовали на сцену. Я остался один. Вдруг  завеса артистической отодвинулась и зашел Святослав Теофилович. Увидев меня, он решительно подошел и протянул руку. Я на всякий случай напомнил, что был представлен ему в июне 80-го его киевским приятелем Всеволодом Михайловичем Воробьевым. Маэстро сосредоточился, что-то вспоминая, но тут зашла гримерша, надела ему на шею странное сооружение, напоминающее хомут, на котором были краски, тушь и еще всякие невообразимые вещи.  По его замыслу здесь действительно все должно быть настоящим – не только музыка, но атмосфера должна быть передана, поэтому нельзя упускать никаких мелочей. Это ведь было удивительное действо – сплав музыки, живописи и захватывающий спектакль, - ставшее возможным благодаря таланту и мощному творческому духу великого Музыканта, который, создавая эти удивительные “Вечера”,  как бы приоткрывал свой внутренний мир. И музыканты, и публика это понимали и были благодарны. Не было неуместных восторгов и высокопарных слов, как и положено в хорошем обществе.

Положенный для осмотра картин и общения час подходил к концу. В артистической собрались музыканты, играющие в первом отделении Трио Шумана #1, ре минор, соч. 63. Святослав Теофилович был в приподнятом настроении, шутил, заразительно смеялся, но тут зазвенел валдайский колокольчик – это хозяйка “Вечеров”,  Ирина Александровна Антонова возвестила о начале главного действа. Лицо Маэстро мгновенно преобразилось. Куда подевались веселость и кажущаяся беззаботность,  что-то неприступное появилось на нем, какие-то небудничные мысли. “Ваши руки!” – прошептал он. Музыканты соединили мизинцы. “Пошли!” – и они пошли, как на битву, - три великих музыканта, олицетворяющих честность в искусстве, не разменивавшихся на дешевую популярность, создававших не “имидж”, а навсегда вписавших свои имена в мировую историю исполнительсва.

Не буду рассказывать, как они играли. Это невозможно и не нужно. Куда полезнее послушать сохранившуюся запись. Впрочем, она, как часто бывает с явлениями чрезвычайными, не способна до конца передать накал той удивительной атмосферы.

Первое отделение окончилось. После многочисленных поклонов музыканты вернулись в артистическую, потом разбрелись по залу. Я  же оставался на своем посту, о чем не жалел. Сюда забегали юные очаровательные особы. Одна из них была распорядительницей на сцене. Их заинтересовало, каким образом мне удалось попасть на концерт, почему я в артистической. После знакомства пригласили на другие концерты “Вечеров”.

Близилось начало второго отделения. Вновь зашел Олег, спрашивал о моих впечатлениях. Впорхнула распорядительница, уже взволнованная – ушел “мальчик”, стоявший на сцене в первом отделении, и где взять другого?

- У меня есть “мальчик”! – указывая на меня весело ответил Олег.

- Но у твоего “мальчика” нет бабочки! – парировала она.

- Юра, снимай галстук – приказал он мне, протягивая свою бабочку.

Я попал на сцену Белого зала! Раньше мне не приходилось так близко в концертах слушать рояль, музыкантов. Звуки исходили, как из горнила, как-то по-новому ощущался этот титанический труд, я был свидетелем созидания!

Это были удивительные и органичные ансамбли – Рихтер-Камышев (“Фантастические пьесы” для кларнета и фортепиано, соч. 73), Рихтер – Бородинцы (фортепианный Квинтет, соч . 44). Как самозабвенно, с каким упоением они играли, с каким восторгом приветствовала и благодарила их публика!

Маэстро, всегда очень строго оценивавший свои выступления, на этот раз  был доволен.  Он раздавал автографы, шутил. Я тоже попросил автограф, но не только для себя, для всех киевлян, как бы делегировавших меня на этот праздник. До сих пор храню эту бесценную программку: “Киевлянам через Юрия Бохонова. Святослав Рихтер”. Здесь произошла забавная история. Святослав Теофилович начав писать мою фамилию, остановился и спросил: «А после «ха» «а» или «о»?»  Я, не видя, что он пишет, ответил, что везде «о». Он так и написал: «через Юрия Бохоново», а потом, посмотрев чуть отклонившись назад, удивился, рассмеялся и лихо добавил крючочек после кружочка: «Но ведь здесь же «а»!»

В жизни каждого человека должны хоть иногда происходить события, нарушающие ее однообразие, вызываемое заранее определенным распорядком дня, недели, месяца, у кого-то - семестра. Для меня таким всплеском всегда бывали концерты Святослава Теофиловича и особенно “Декабрьские вечера”. Наблюдая вблизи этого удивительного человека, ловил себя на мысли: “Он ведь ничего не делал, чтобы выглядеть “великим”, говорил нормальные слова, шутил, смеялся”. Но слова эти приобретали особое звучание и смысл именно в его устах. Что-то невидимое, но явственно ощутимое, какое-то мощное светлое поле окружало его,  и это отмечали все, кто хоть раз сподобился прикоснуться к удивительной личности, явлению, имя которому “Святослав Рихтер”! Приходило осознание: “Да ты ведь находишься рядом с гением!”

После концерта Олег спросил, хочу ли я послушать Святослава Теофиловича в ВТО, 16-го. Что за вопрос? Правда, нужна была протекция, и он подвел меня к Нине Львовне, намереваясь представить как своего приятеля из Киева. Нина Львовна опередила его: “Я вас помню, вы приезжали на концерт пару лет назад.” Я был польщен. “Включу вас в мой список,“ – пообещала она.

Действительно, в июне 83-го, узнав, что Рихтер должен играть с бородинцами квартет Брамса, я приехал в Москву. С билетом помог Олег. В перерыве мы общались с Ниной Львовной, я передал привет от киевского приятеля, представившего меня ей летом 80-го во время незабываемых концертов. Маэстро тогда в течение трех дней дал четыре концерта. В двух из них - его первое исполнение “Квинтета о бедной рыбке” (так он шутя называл эту очаровательную музыку) в ансамбле с бородинцами и контрабасистом Георгом Хёртнагелем.

Олег обрисовал план предстоящего вечера. После выступления Рихтера в ВТО нужно успеть на “Вечера”, где будет выступит бас-баритон из Нидерландов Роберт Холл. Билетов нет, но если сослаться на него и Наташу, пропустят.

16-го вечером, с трудом добыв цветы, соответствующие событию (роскошный букет кремовых роз), я приехал в ВТО. Оказалось, что вечер посвящен памяти выдающейся русской актрисы Софьи Владимировны Гиацинтовой, и Святослав Теофилович, хорошо ее знавший, сам вызвался играть. Вскоре стало понятно, что сидеть мне негде, да и стоять – тоже. Пришлось зайти к администратору зала и спросить, как себя вести. Он, узнав, что пришел я только, чтобы послушать Святослава Теофиловича, предложил мне место за кулисами. Это было замечательно. Вскоре Олег привез Нину Львовну и Святослава Теофиловича. Я оказался в высокой компании в артистической и снова смогу увидеть Музыканта перед выступлением и после, не из зала, как обычно. Нежданно-негаданно Олег серьезно испортил мне настроение. Дело в том, что нужно было переворачивать ноты Рихтеру, а сам Олег приехал в старых джинсах, и ему на сцену выходить неприлично. Выручить его (на самом деле - себя), отдав на время свой костюм, как он двумя днями раньше выручил меня с бабочкой, тоже не получалось по банальной причине – он бы в нем не поместился. Ноты я, разумеется, знал, когда-то даже учился несколько лет на фортепиано, но переворачивать листики “Музыканту века” – увольте! Была все же надежда, что придет дирижер из театра Вахтангова и выручит. Ждал его, как спасителя, и дождался! Все вернулось на свои места, я снова почувствовал себя счастливым.

На сцену через артистическую поднимались известные актеры, пригласили туда и Маэстро. Олег пристроился на выходе из артистической на сцену, а я с Ниной Львовной – на сцене за кулисами. Ведущая объявила, что их гостем сегодня является Святослав Рихтер, которому надо еще успеть на “Вечера”, поэтому первым будет музыкальное приношение. Итак, Шуман, “Три этюда по каприсам Паганини, соч. 10”. Зазвучал до минорный, четвертый. Не в обиду будет сказано, но мне, завсегдатаю филармонических концертов, нутром ощущающему благоговение, радость, скрывающиеся за молчанием публики во время выступления любимых музыкантов, показалось, что реакция театралов была иная – доброжелательная, разумеется, но музыка здесь была “в гостях”. После сыгранного этюда ведущая вдруг объявила: “Шопен. Четвертая Баллада.” Рихтер повернулся к ней и залу и поднял указательный палец. “Вы Первую Балладу решили сыграть, Святослав Теофилович?” – удивленно спросила она. Маэстро встал и кротко объяснил: “Дело в том, что я сыграл один из трех этюдов, осталось еще два, если вы не возражаете. Потом будет Четвертая Баллада.” Зал весело отреагировал, ведущая слегка сконфузилась, Рихтер продолжил играть.

Надо сказать, я уже был знаком с этими этюдами в другой интерпретации, но они не стали “моей музыкой”. Сейчас же, внимательно следя за исполнением, начинал ощущать их внутреннее строение, не понятое ранее, этюды становились музыкой! Удивительная цельность и тончайшая проработка деталей, внутренняя свобода и неумолимая логика, созидание здесь и сейчас и вместе с тем глубокое предварительное осмысление и конечно же, чистота и свежесть, и над всем – мощный интеллект – эти качества были свойственны ему, как никому другому. Каждое его выступление, каждое прочтение было актом творения. Он приглашал войти с ним в этот прекрасный мир, где о вечных ценностях говорилось музыкальным языком, но незримо присутствовали и другие искусства и высокие мысли, посещавшие человечество за время его существования.

Этюды отзвучали и вот наконец Баллада! Я хорошо знал его записи всех баллад Шопена, Вторую и Третью слушал в концерте в 79-ом, но Четвертую “живьем” - было давней мечтой. И вот она сбывается! Играя эту балладу, он представлялся мне титаном, бережно поднимающим нежный и прекрасный цветок – так выпевалась ее изумительная тема. И какое богатое развитие следовало далее, какая яркая и содержательная повесть, в которой все настоящее! Здесь не было и намека на пустой внешний блеск, когда свет отражается от стекляшек, а не рождается в глубинах благородных камней, не было ложного пафоса сродни тому, который в избытке у актеров захудалого театра. Это действительно была Баллада, повествующая о благородстве, высокой страсти, но духовной и целомудренной. И это был Шопен – глубокий и настоящий! Исполнение было необыкновенно захватывающим, и музыка очаровала самого исполнителя. Он смотрел куда-то поверх рояля, и вдруг несколько нот – не по тем клавишам! Нину Львовну и меня как током пронзило! Я бросил взгляд на музыканта – он мужественно перенес эту случайную оплошность. А на сцене бушевали страсти и потом это томительное ожидание перед кодой… И вот она, кода, – мощный направленный поток, исполненная грандиозно и технически совершенно. Грянули аплодисменты. Я выбежал с цветами. “Это мне?” – удивился Рихтер и положил букет к портрету.

Вечер продолжался, а Святославу Теофиловичу нужно было отдохнуть. Мне, человеку далекому от медицины, показалось, что его сердце плохо справляется с непомерной нагрузкой. Ведь каждый раз такая отдача – физическая, эмоциональная, но по-другому он не мог, музыка требовала “полной гибели, всерьез”! Взволнованные, мы с Олегом встречали его в артистической.

- Как тяжело играть эту балладу, правда? – спросил он, но почему-то обращаясь больше ко мне, чем к Олегу.

Я промычал нечто нечленораздельное, а что можно было ответить “Музыканту века”?!

- И вот как обидно – подумал: кажется, хорошо получается, и тут дррррр! Обидно!

Мы с Олегом начали наперебой говорить, что это ведь никак не повлияло на замысел, что все равно получилось замечательно…

- А я ведь давно не играл эту балладу!

Святослав Теофилович уселся в кресле, а Олег начал торопить меня, ведь можно опоздать на следующий концерт. Но я решил, что другого такого случая может и не быть, а так хочется поблагодарить за это чудо.

- Святослав Теофилович, я хорошо знаю эту балладу в вашем исполнении в записи, но сегодня она потрясла с новой силой!

- Я рад, что вам понравилось.

- Понравилась - это не то слово, она по-новому мне открылась!

Тень набежала на лицо Маэстро, но он спокойно ответил:

- Я рад, что вам понравилось. Знаете, одним нравится, другим не нравится. Я рад, что вам - понравилось.

Разговор на эту тему надо было прекращать. Как же ему наскучили эти восторги, эти вездесущие почитатели!

- А вы хотите остаться здесь? – спросил он.

- Нет-нет, я спешу на концерт Холла.

Поймав такси, я быстро доехал до музея, но Святослав Теофилович и Нина Львовна приехали туда раньше. На входе дежурила милиция, отказавшаяся меня пропустить. Никакие ссылки на Кагана и Гутман их не растрогали, объяснения, что только что я был с Рихтером в ВТО, тоже не впечатлили. Звоню Наташе и Олегу домой – трубку никто не берет! Что делать? И тут я вижу в конце коридора спускающегося в вестибюль Рихтера! Подбегаю к нему и объясняю, что меня не пускают. “Это наш, на сцену, пропустите,” – обращается он к милиционерам - и я уже бегу к Белому залу. Концерт начался недавно, но мы опоздали. Звучат “Мирты” Шумана. У открытой двери стоит Нина Львовна. Я пристроился рядом. Через пару минут неслышно подошел Маэстро и стал, “прислонясь к дверному косяку”. Слушая дуэт музыкантов, я тайком посматривал, как слушает Святослав Теофилович. Чувствовалось, что знает каждую ноту, каждый звук ему родной. Слегка поднимая голову, предвосхищая окончания фразы, одобрительно наклоняет, слыша ожидаемое.

Во втором отделении я решил без приглашения занять прежнее место в пристройке для артистов. Роберт Холл и его аккомпаниатор Конрад Рихтер не удивились. Мы даже познакомились. - Роберт знал некоторые русские слова.

И вновь Шуман – “Любовь поэта”, а потом бисы. Роберт хочет объявить очередной бис, подходит ко мне и спрашивает: “Widmung – как это будет по-русски?” - А я к стыду своему не знаю. Действительно, к стыду, будучи одновременно немцем и славянином. Услышав разговор, в пристройке появляется Ирина Александровна Антонова. Она пытается найти нужное слово: “Подарок, приношение?..” – “Посвящение!” – радостно “перевожу” я. Но тут уж помогло знакомство с музыкой. “Посвяшчэние, посвяшчэние!” – подхватывает Роберт.

Через пару месяцев Роберт Холл и Конрад Рихтер посетили Киев. После концерта я зашел к ним в артистическую. “Посвяшчэние!” – обрадовался Роберт.

 

Сколько было умных содержательных статей об этом уникальном явлении, имя которому “Декабрьские вечера”! О них можно с интересом читать, слушать рассказы присутствовавших или участников, но лучше всего – хоть раз пережить самому!

Слова Святослава Теофиловича о “течениях” в искусстве годятся к объяснению “явлений”: “… они оправданы, если во главе стоит настоящий талант или гений”.   

 

P.S. Считается, что, передавая чужие слова, рассказчик не должен использовать прямую речь - он может привнести что-то свое, исказить мысли собеседника. Могу поклясться, что слова Рихтера я помню до сих пор, помню не только их, но даже интонации. Себя не раз сравнивал с "очарованным странником". И еще: "Он имел одно виденье, непостижное уму." На самом деле их было больше...

 

Киевский тетраптих Святослава Рихтера

 

Киевская филармоническая публика истосковалась по любимому залу. Вот уже который год он на ремонте. Oткрытие обещали в начале нового сезона. Вдруг стало известно, что это событие произойдет раньше – 7-го июня 80-го года, и предоставят сделать это Святославу Рихтеру! Не один концерт даст он, а целых четыре! Более того, именно мы, киевляне, станем свидетелями начала его творческого сотрудничества с немецким контрабасистом Георгом Хертнагелем в шубертовском квинтете “Форель”, с неизменными спутниками, музыкантами квартета им. Бородина. Не буду описывать, чем было доставание билетов, причем обязательно на все концерты. Наконец заветные билеты в кармане, и можно жить спокойно, с невыразимой радостью от скорой встречи с Музыкантом, его несравненным искусством.

На первый концерт приходим почти на час раньше – ведь событие особенное. Перед филармонией волнуется огромная толпа, многие без билетов. Милиции удается поддерживать порядок, но в воздухе чувствуется напряжение. Вдруг консерваторская молодежь находит решение - как муравьи, студенты карабкаются по пожарной лестнице на крышу, чтобы по другой лестнице спуститься к окну какого-то служебного помещения, осуществив на последней стадии опасный цирковой трюк, т.к. все это нужно проделывать над весьма глубоким рвом.

В фойе предвкушение праздника, каждый ощущает себя избранным. Наконец третий звонок, и вскоре уже звучит струнный квартет Шуберта. Да простится мне, но он воспринимается как “прелюдия”. Публика, при всех доброжелательных впоследствии отзывах об этом квартете, все же с нетерпением ждет продолжения, из-за которого, собственно, и пришла. Наконец второе отделение. Крышка рояля только слегка приоткрыта – должна сохраняться атмосфера “камерности”. Но эмоции слушателей приглушить невозможно – зал взрывается, услышав уже само ставшее музыкой или ее синонимом имя: “Святослав Рихтер”!

И вновь Шуберт - пятичастная (юношеская) Соната № 3, ми мажор, D.459. Не ошибусь, если выскажу предположение, что ее тогда услышали впервые и дилетанты, и профессиональные музыканты. Исполнитель смог донести непосредственность и обаяние молодости, уже отмеченные печатью гения. Приходила в голову мысль: “Кто еще решился бы исполнить такую внешне “невыигрышную”, но непростую по форме сонату? Кто бы смог так раскрыть ее стройность и законченность, так увлечь ею?” - Вопрос риторический. Поражаешься, насколько органичными были у него разные по форме и характеру шубертовские опусы. Эта музыка, затрагивающая нечто глубинное в душе, не являющаяся за исключением, пожалуй, одного лишь “Скитальца”, виртуозной по “внешним” параметрам, требует филиграннейшего владения инструментом, иначе малейшая оплошность разрушит хрупкий и прекрасный образ. Не должно быть никаких “склеек”, шероховатостей, прочих несообразностей. Техника должна быть такой, чтобы она не чувствовалась вообще, недопустим и намек на преодоление материала. Но ведь непосредственными, обаятельными шубертовские шедевры предстают и у других хороших исполнителей. Рихтеровский Шуберт, в полной мере и преизобильно обладая всеми перечисленными качествами, поражает гораздо большим – глубиной прозрений. Поражаешься откровениям композитора, ушедшего в столь молодом возрасте. В этом непостижимость гениальности! Но нужен был и другой гений, осмысливший и донесший великое наследие до нас. Какое колоссальное воздействие испытываешь, слушая, например, глубочайшие сонаты G-dur и посмертную B-dur в исполнении великого шубертианца! Прочтение надвременное, “окончательное”. Его искусство в целом, можно сравнить с айсбергом, поражающим гигантскими размерами и величием. Но, если задуматься, ведь невидимая-то, “подводная” часть гораздо объемнее и грандиознее. – Все это не так мысли, как их обрывки, посещающие во время антракта, а тем временем начинается следующее отделение – Квинтет!

Такого самозабвенного и радостного музицирования, такого одержимого духом творчества коллектива мне не приходилось слушать раньше. Все знают это произведение, по крайней мере, в записи, поэтому нет нужды описывать, как они играли. До сих пор помню улыбки на лицах соседей – в последней части хотелось прихлопывать, подпевать – полный восторг. Финал был исполнен на бис, публика долго не отпускала музыкантов. Думаю, многим знакомо такое послеконцертное состояние, когда не хочется идти домой, хочется обсуждать, вспоминать, делиться впечатлениями от особо поразивших фрагментов, хотя осознаешь, что слова здесь бессильны…

Следующий день был самым напряженным – два концерта. В двенадцать утра та же программа. Можно было внимательнее вслушаться в эту новую для себя сонату. Она начинала нравиться все больше. А квинтет снова прозвучал свежо и захватывающе.

О программе вечернего концерта знали накануне - Бетховен и Шуман. Но какие сонаты выберет Маэстро на сей раз? Пытались угадать. Вот и начало концерта. Ждем, что же объявит обаятельная ведущая. Какая неожиданность! – Первой прозвучит фа мажорная, соч. 10, №2 (Шестая). Признаться, она не числилась среди самых любимых мною бетховенских сонат. Куда больше меня интересовали последние или, скажем, "соседки" Шестой - Четвертая и Седьмая. Я отдавал должное имевшимся у меня записям, среди которых были “эталонные”, как считали некоторые критики. Скажу только, что все мои сомнения по поводу этой сонаты оказались напрасными. Маэстро обладал уникальным даром вести за собой. Как у него было все выстроено, какая необыкновенная ясность! О техническом совершенстве думать просто не приходилось, хотя, разумеется, в искрометном финале оно потрясало. Слушая финал, понимал, что именно в таком темпе он и написан, и именно так достигается состояние радости и веселия! Прочтение разрушало прежние стереотипы, соната была открыта заново!

Не будучи музыкантом, я нуждаюсь в концертных исполнениях или записях. Часто бывало так, что хорошо зная иные вещи, все же не был удовлетворен их трактовками, интуиция подсказывала, что “предел” не достигнут. В таких случаях всегда пытался узнать, играет ли их Рихтер, а если играет, то как достать запись? Так было с великой сонатой “Hammerklavier”, но об этом позже.

После 6-ой – грандиозная ре минорная, соч. 31, № 2 (17-ая), с рихтеровской записью которой был хорошо знаком, но тут “живое” исполнение! В таких воспоминаниях нет места для обстоятельного анализа, да и не музыковед я. Но неправильно будет, если не поделюсь, что был свидетелем огромной драмы, созданной суровой и сильной личностью, композитором, победно шагающим из века в век и нашедшим достойного, конгениального интерпретатора, а мы были свидетелями удивительного союза двух гениев.

Второе отделение было посвящено Фантазии Шумана. У меня на слуху его запись, сделанная в Лондоне в 61-ом, каждый звук которой стал родным. Это романтика, но порой с отрешенно-аскетическим оттенком, чистотой, что-то больше эвзебиевское, по крайней мере, в крайних частях. Здесь же она наполнилась новым звучанием, стала выпуклее, насыщеннее, но осталось мощное организующее и созидательное начало, по которому безошибочно определяешь – это Рихтер!

Людям старшего поколения, бывавшим на концертах Святослава Теофиловича не надо рассказывать, как принимала его публика, об овациях сотрясавших залы, где бы он ни выступал. Даже не очень музыкальные люди, каким-то образом оказавшиеся здесь, понимали, что стали свидетелями необыкновенного явления, не укладывающегося в систему привычных “житейских ценностей”. А что говорить о знавших и любивших его искусство, для кого эти концерты становились потом ярчайшими воспоминаниями в жизни!

Без объявления прозвучали бисы - благородно исполненная прелюдия си-бемоль мажор, соч.28, № 21 Шопена и прелюдия Дебюсси “Танец Пека” (Маэстро говорил “Пука”). Последнюю он сыграл неузнаваемо! Умом я, конечно же, понимал, что это “Танец”, и что “Пека”, но не представлял, что это может так звучать, хотя прекрасно был знаком с парижской записью 61-го года. Сотканное из невесомой паутинки, лучиков, бликов, дуновений ветерка исполнение превзошло все представления о возможностях фортепиано, человеческих возможностях, а для меня именно в тот вечер замечательная прелюдия была “закрыта”. На следующий день он сыграл ее снова и тоже с удивительным совершенством, но я уже был подготовлен. Программа последнего концерта была такой же, но не являлась механической копией, мы вновь стали свидетелями акта творения. На бис вместо Шопена был исполнен “Порыв” Шумана. Его интерпретация этой замечательной пьесы давно стала эталонной и оставалась такой всегда, какие бы изменения не претерпевала.

После концерта наша небольшая группка стояла во дворе филармонии. И тут мы увидели, как из служебного входа появляются бородинцы, присутствовавшие на концерте, а потом сам Маэстро, и все в хорошем настроении. Заметив стоявшего с нами своего старого приятеля, Всеволода Михайловича Воробьева, профессора киевской консерватории, он подошел и поздоровался за руку с ним, а потом с каждым из нас. Святослав Теофилович уехал в гостиницу, а мы долго шли по вечернему Крещатику, обсуждая услышанное и увиденное. Мне еще выпала честь провожать Святослава Теофиловича на следующий день. Поезд уходил в семь сорок утра. Я приехал на вокзал несколько раньше. Появились сотрудники филармонии. Они волновались – произошла какая-то путаница с вагоном. Но где же Маэстро? Я увидел его, одиноко и спокойно шествующего по перрону - готовый сюжет для кисти художника. Глядя на него, вдруг понял: вот что значит “свободная личность”! Невозможно было представить, чтобы что-то пустое и суетное могло потревожить этого удивительного и необыкновенного человека. Тем временем провожающие успокоились, так как решили проблему с вагоном, а ничего не подозревавший Рихтер подошел к нашей группе. Будучи представленным ему Всеволодом Михайловичем, я выпалил: “Святослав Теофилович, Вы оказали определяющее влияние на формирование моего музыкального мировоззрения!” От неожиданности тот схватился за голову: “Как это сложно!” Я понял, что сказал нечто неудобоваримое - чего только не бывает по молодости - и повторил более нормальным языком, что действительно приобщался к музыке благодаря его записям и концертам, тут же добавив, что уже много лет мечтаю услышать в его исполнении 29-ю сонату, забыв сказать, чью, но было и так понятно, что имел в виду я грандиозный «Hammerklavier» Бетховена. “Какие трудные вещи вы хотите слушать!” – снова схватился за голову Святослав Теофилович. “Я играл ее, играл, но это трудно, это очень трудно. Это одна их самых тру…, нет, это самая трудная вещь во всей музыке! Правда, Сева?” – “Вот поэтому и хочу услышать ее именно в Вашем исполнении!” – не унимался я. Но проводники уже начали торопить, надо было заходить в вагон…

Не спеша мы шли с вокзала, возвращаясь мыслями к волнующим эпизодам этих насыщенных дней, понимая, что стали свидетелями чуда, и имя ему Святослав Рихтер! 

Некролог, опубликованный в киевской газете "Независимость" в августе 1997-го.

«...образ мира в звуке явленный...»

 

                1-го августа в два часа дня перестало биться сердце «Музыканта века», Святослава Теофиловича Рихтера. Его учитель, замечательный пианист и педагог Генрих Густавович Нейгауз, назвал любимого ученика «наиболее симптоматичным мызыкантом нашего времени», «первым среди равных». Действительно, Рихтер, как никто другой, стал выразителем духовных идеалов просвещенного человечества, способного мыслить музыкально. Но равных не было, он был просто «первым» в XX веке, и он оставался последним духовным ориентиром, его уход закрыл целую музыкальную эпоху.

Люди не всегда могут дать должную оценку явлению, происходящему на их глазах. Такое уже не раз бывало в истории. Казалось бы, к Рихтеру это не относится. Литература о нем огромна, отзывы и похвалы, как правило, - все в превосходной степени. И все-таки есть что-то недовысказанное, не до конца осмысленное...

Наш век особенный. Он вырос, причем стремительно вырос на духовном опыте предыдущих поколений. Ему свойственно не только прокладывание новых путей в искусстве, но и глубокое его осмысление и переосмысление. Не побоюсь сказать, что мы глубже понимаем некоторые музыкальные шедевры (о других областях искусства я не говорю), чем наши предшественники. Мы созрели для этого. Мы способны увидеть то подлинное, что было порой замутнено внешним блеском или вовсе не доходило до слушателя из-за своей «невыигрышности». Рихтер, как никто, поломал стереотипы, возродил многие забытые или редко исполняемые произведения, иные очистил от штампов. Он стал просветителем нескольких поколений. Мы получили прекрасное музыкальное воспитание, слушая его. Более того, музыкант пробуждал  «чувства добрые», являя пример рыцарственного благородства своим служением искусству. Да, такого не только эстетического, но и этического воздействия, причем даже на не очень подготовленную аудиторию, не оказывал ни один музыкант. Его концерты заставляли критически взглянуть на личное бытие. От хотя бы мимолетного соприкосновения с явлением такой нравственной высоты хотелось быть лучше, чище, честнее. Он был абсолютно бескомпромиссен, требователен, даже беспощаден к себе в поисках идеала. При этом избегал поклонения, почестей, всего суетного. Рихтер искал глубинный смысл в исполняемых произведениях, находил его и щедро делился со слушателем тем единственным, узнаваемым среди десятков прочих прочтений, только ему одному ведомым.

Если задуматься, приходишь к выводу, что все светочи человеческой культуры, в сущности, говорят, хоть и на разных языках, но об одном и том же - об Истине. Рихтер выбрал язык Музыки, к тому же написанной другими авторами, но силой своего интеллекта, страстной творческой натуры, умением «дойти до самой сути», сделался их сотворцом. Что бы ни играл Великий Мастер,- это всегда был акт создания произведения как бы заново, а он представал как «власть имеющий». Здесь хочется высказать мысль, которая может стать темой для отдельного исследования. - Не всегда композитор может осознать эпохальное значение своих произведений. Им движет гений, не всегда осознанное и, тем более, управляемое озарение. Иногда кажется, что некоторые из творений, особенно наиболее значительные, выше самих авторов, как бы написаны для грядущих времен. Явить миру истину, скрытую за причудливо нанизанными на пять линеек нотами - нелегкая задача исполнителя. Вспоминается пушкинское - увидеть «в куске каррарского мрамора ... сокрытого Юпитера и вывести его на свет». Без преувеличения можно сказать, что Рихтер заново открыл миру многие произведения, в числе которых прежде всего последние сонаты Бетховена, особенно - непостижимую 29-ю, Hammerklawier, сонаты Шуберта, особенно посмертную - си бемоль мажор, Симфонические этюды Шумана, 4-ю балладу, 4-е Скерцо и 4-ый вальс Шопена, 8-ю Сонату Прокофьева... Да разве все перечислишь...

Рихтеровский талант интерпретатора универсален. Ему тут помогает и аналитический ум, мыслящий логически стройно и ясно, и беспредельные технические возможности, и известные только ему секреты звукоизвлечения, и всесторонняя образованность, таланты живописца, литератора, режиссера, актера, дирижера (к сожалению, не состоявшегося из-за недостатка времени), и безошибочный вкус, и бездна фантазии. Ему близка и понятна культура различных человеческих цивилизаций, он обладает чутьем, позволяющим уловить пульс времени, причем не только своей эпохи. Ему подвластны все стили - классика, романтика, современная музыка. Кто он - бахианец, играющий с неземной отрешенностью музыку высших сфер - «Хорошо темперированный клавир» или бетховенист, то поражающий мудростью медленных частей из 7-ой, 29-ой Сонат, Ариэттой из 32-ой, этой лебединой песнью сонатного Бетховена, то потрясающий взрывными финалами первой и третьей частей Аппассионаты, шопенист, открывающий нам то трагизм поистине бетховенского масштаба в музыке этого гения, то высшую чистоту и целомудрие... А музыка Шумана, первого романтика прошлого века! Рихтер, как сказочный Щелкунчик, уводит слушателя, как в свое царство, в неповторимый мир шумановских образов, ставших музыкальным выражением всей богатой и многогранной немецкой романтической культуры. Исповедь композитора слышим мы в рихтеровском прочтении цикла «Пестрые листки», а Фантазия до мажор - как бы подслушанная исповедь самого исполнителя. Свое понимание романтизма как уникального явления человеческой культуры Святослав Теофилович воплотил в музыкальном действе - руководимом им фестивале «Декабрьские вечера», посвященном в 85-ом году романтизму. А Брамс - грандиозный 2-ой Концерт, сонаты, почти ирреальное звучание в Интермеццо ми бемоль минор, соч. 118, №6. А разве можно забыть его интерпретацию русской музыки! Он буквально спас 1-ый Концерт Чайковского, оставив после себя, как памятник, как эталон благородства, записи этого произведения, которое, как никакое другое пострадало от бесчисленных лауреатов и дипломантов различных музыкальных конкурсов. Замечательным явлением было исполнение им пьес Петра Ильича во время «Декабрьских вечеров» 81-го года. Они будили образы других людей, красивых, из иной жизни, которых можно сейчас увидеть только на картинах Ивашева-Мусатова да в пьесах Чехова. А ломающая преграды музыка Рахманинова или его безбрежный 2-ой Концерт, а неиссякаемая энергия музыки Прокофьева! И всякий раз во время концерта возникало ощущение, что главное произведение во всей музыке - это как раз то, которое в данный момент играет Мастер. Именно в нем ему сейчас открылось самое важное, и он хочет поделиться этим со слушателем. Но потом звучало другое произведение, другого автора, и ощущение повторялось. И все же есть вещи, которые после него уже не зазвучат ни у кого с такой убедительной силой. Наверно, прежде всего это великая Соната си бемоль мажор Шуберта, посмертная. Ее интерпретации можно посвятить целую статью. Вспомню лишь лучезарный феерический финал и эти страстные аккорды, в которых что-окончательное - «Так сказал Шуберт». Но при этом понимаешь - только голосом рояля Рихтера! В этом ряду, безусловно, и Сонаты №№ 29, 32 Бетховена. А теперь из незабываемых киевских концертов... Вот Дебюсси - прелюдия «Танец Пека» (1980, 1985) вся невесомая, сотканная из призрачных дуновений, солнечных лучей, сверкающий «Остров радости» (1972, 1979, 1985) - абсолютная свобода, восторг, «Сады под дождем» (1979) - физически ощущаемые удары капель по листьям, ураганная прелюдия «Что видел западный ветер» (1985). Или вот этюд до диез минор, соч 10 № 4 Шопена - «бис» (1976). Музыкант, не глядя на публику, стремительно подходит к роялю и, еще не сев, обрушивает на зал смерч из звуков. И еще один «бис» - Экспромт ля бемоль мажор , соч. 90, №4 Шуберта (осень 79-го) - музыка неземной чистоты. И вдруг осязаемое материально ощущение - тебя на считанные мгновения обволакивает звуковая волна, пришедшая со сцены. Недавно вспомнили с одним киевским музыкантом 8-ю Сонату Прокофьева (24.11.69 г.) - как будто концерт был вчера. Такое не забывается. А пир ума, Ludus tonalis Хиндемита (утренний концерт как раз в Страстную Пятницу, 1985 г.). Кто отважится играть такое? Для этого нужен интеллект вселенского масштаба. И это нам было явлено.

Рихтер любил играть в Киеве. Вот сведения «из первых рук»: нигде в мире он так много не бисировал, как у нас. Из всех пианистов он был наиболее частым нашим гостем. В 50-е годы он буквально забрасывал нашу публику концертами, причем каждый раз с новыми программами. Как-то в течение нескольких дней он сыграл пять концертов для фортепиано с оркестром, причем разных композиторов! С 69-го по 85-ый годы он выступил в Киеве 18 раз. Первый его приезд пришелся на 44-ый год, последний - на 85-ый.

Киевская публика - очень благодарная публика. Святослава Теофиловича у нас очень любили, как никого другого, он был родным, своим. Вспоминается утренний концерт для учеников музыкальных школ, училищ, студентов консерватории в апреле 85-го. Его ожидают со служебного входа. Зал переполнен. Не меньше людей во дворе филармонии и на улице - хотят проникнуть на концерт. Администрация волнуется, переживает, что музыкант не сможет из-за такого скопления народа попасть в зал, и концерт не состоится. Пытаются сделать проход в толпе, но тщетно. И вдруг все образуется само собой. Издалека, с улицы доносятся аплодисменты, опережающие артиста, их подхватывают все стоящие во дворе, и люди почтительно расступаются перед Маэстро... Отказываешься верить, что все это навсегда в прошлом, что больше не придется правдами и неправдами доставать этот заветный билет на его концерт...

Рихтер писал, что не сокрушается по поводу смерти Прокофьева, ведь не сокрушается же он из-за того, что умер Гайдн или ... Андрей Рублев. Мы тоже не скорбим по поводу утрат в далеком прошлом, воспринимая это как факт, как нечто само собой разумеющееся. Культурное наследие прошедших веков всегда будет с человечеством. Но концерты пианиста повторить нельзя, и горечь утраты навсегда останется в сердцах знавших и любящих его. Как знать, даст ли XXI век гения такого масштаба? Утешением (если вообще оно возможно) является предвидение, что его искусство окажет воздействие на формирование новых поколений музыкантов и вообще на музыкальную культуру, будет их путеводной звездой и нравственным ориентиром. Ведь не раз думалось во время рихтеровских концертов, что это музыка уже надземная, надвременная, она свободна от любых пространственных и временных преград.

Да, человечество простилось с Рихтером , великим Человеком XX-го века, нашим дорогим современником. Осталось его прочтение Музыки, зафиксированное в записях. Его наследие будет открывать вечные истины нашим потомкам, не даст забыть о нерукотворных духовных ценностях. Сейчас с особой щемящей остротой вспоминается сказанное его другом, поэтом Борисом Пастернаком (позволю себе изменить лишь одно слово):

-Прощай, размах крыла расправленный,

-Полета вольного упорство,

-И образ мира в звуке явленный,

-И творчество, и чудотворство.

 

Ленинград, Малый зал им. Глинки. Январь 1972-го года.

Киев, 12-е февраля 1972-го года.

 

Январь 1972-го я вспоминаю, как личные “годы странствий”, но сжатые до двух с половиной недель. Наконец удалось побывать в двух российских столицах! Мне тогда повезло – получилось так, что это время было насыщено интереснейшими выставками, премьерами фильмов, концертами… И всюду удалось поспеть! Но самыми замечательными и незабываемыми событиями явились два концерта Рихтера в Малом зале Ленинградской филармонии (18 и 20/01/72). На самом деле он дал три концерта – два с одинаковой программой, 24-ым Концертом Моцарта (17 и 18/01), и один – сольный. Мне удалось послушать Моцарта и сольный.

Везение сопутствовало с самого начала! Это и благодаря замечательным людям, ленинградцам, охотно откликнувшимся на горячее желание юного поклонника Маэстро…

Утром в день концерта томился у кассы в ожидании обещанного билетика вместе с подобными “соискателями”, которые сновали туда-сюда, входили и выходили, впуская с Невского воздух, пропитанный снежинками. В очередной раз дверь открылась, и… в фойе появился исполин в, как мне показалось, огромном, до пола, пальто, в неимоверных рукавицах и красный от мороза. Очередь замерла – Рихтер! Его встретили работники филармонии, проводили на репетицию, а мы остались ждать. Для меня все складывалось, как в сказке с хорошим концом, – билетик на симфонический концерт я добыл, а на сольный меня пообещали пропустить просто так!!

Не стану рассказывать о своем волнении. Ведь это была вторая (после двух киевских концертов 69-го) встреча с любимым музыкантом. На самом деле волнение я испытывал всякий раз, соприкасаясь с его творчеством, будь это хоть двадцать второй концерт (в моем исчислении)!

Первое отделение симфонического концерта с моцартовской программой. Николай Рабинович очень профессионально продирижировал увертюрой к “Директору театра” и “Парижской” симфонией. Оркестр совершенно молодежный. Видно было, до чего старались эти юноши и девушки. В перерыве чувствовалось желание публики поторопить время. Ловил обрывки рассказов о том, что было вчера.

И вот снова оркестр на сцене. Выход солиста. Ведь у него все начиналось уже с этих мгновений! Стройный, подтянутый, с царственной осанкой, он кланялся, отвечая взорвавшемуся аплодисментами залу. Выражение лица доброжелательное, но чувствуется, что мысли уже где-то далеко, в звуках, которые в нем и сейчас хлынут в зал. Длинное вступление оркестра, во время которого было крайне интересно следить за ним, слушающим и впитывающим гениальную музыку и готовящимся подхватить и повести за собой. Это всегда волнующий момент – вступление солиста. Теперь он начинает властвовать. Но это совсем не выглядит, как желание преподнести себя, покрасоваться на фоне оркестра, – ему, великому музыкальному мыслителю, есть, о чем сказать, и делает он это сверхубедительно, так, “как может только он и никто другой” (с). Невозможно забыть, как он исторгал каждый звук, причем делали это не только руки, но и подвижные плечи, все туловище, все естество. Первая часть Концерта трактовалась насыщенно-драматической. Не помню, чтобы кому-либо удавалось так уплотнить музыкальную материю. Исполнение поражало поляризацией звучания – сурово-беспощадные аккорды сменялись звуками небесной чистоты. Сохранившиеся записи с Булезом и с Мути, увы, не в состоянии в полной мере передать богатства звуковой палитры и всей содержательности его прочтения этого гениального произведения Моцарта, предвосхищающего грандиозные бетховенские творения. И какое благородство во второй части! Музыка струится как бы сверху, из горних сфер, а сам он несколько отстраняется, уступая ей дорогу. Вспоминается пушкинское “со всевозможной простотой” или жест Марии из рафаэлевского “Обручения”…

Программа сольного концерта поражала. О таком можно было только мечтать! - 30-я и 31-я сонаты Бетховена и Симфонические этюды Шумана. Что тут скажешь? Понимаю, как люди относятся к чужим восторгам, этим “ахам” и “охам”… Что поражало в его искусстве – выстроенность смысловой линии, грандиозность концепции. Вот уж действительно произведение виделось “с орлиного полета“. У меня всегда создавалось ощущение (оказалось, что я не одинок), что отзвучавшие звуки незримо присутствуют, помогая звучащим в данное мгновение.

Как сейчас вижу его и слышу начало второй части 30-ой – мощный посыл, и зрительный образ – титан за фортепиано! И какое содержание и симфоническое звучание в вариациях в третьей части! Большего выразить просто невозможно! И тогда казалось, что ничего лучшего в музыке нет! Но началась 31-я, и это чувство возникло снова! Эту сонату я тогда слушал у него впервые. Поразил неторопливый темп второй части – как-то необычно и непривычно. Все играют ее заметно быстрее. Но по мере развития музыкальной мысли становилось понятно, что именно так должна звучать эта музыка. Он всегда умел подобрать “ключик”, ему был известен этот “код” (его определение - сказано о музыкантах, владеющих “божественным кодом”). Помню эти аккорды перед второй фугой в последней части, как бы порциями входящие в пустоту и наполняющие ее. Трудно описать словами, как это звучало. Сколько в них было внутреннего, потаенного – мурашки по коже. А ведь мне знакомы другие исполнители, у которых в этом месте просто прямолинейное нарастание силы звука. Когда он достигает высшей точки, внутри ничего не остается, и можно переходить к следующему эпизоду. Рихтер же умел властвовать в музыке, он подчинял время, заставлял аудиторию сопереживать. Ведь действительно в такие минуты внешняя жизнь, за стенами зала, как бы переставала существовать. И это не только мое мнение, человека, где-то абсолютизирующего его искусство. Такую же мысль, но несколько другими словами, выразил в прошлом году один великий музыкант, когда мы обменивались воспоминаниями о любимом Маэстро.

Лучших, более впечатляющих и убедительных “Симфонических этюдов” я больше никогда не слышал. Возможно, это потому, что я их больше не слышал у него в концертах. Его замечательные записи все же не передают в полной мере того богатства, которым он одарил нас тогда. Существует слабая по качеству (не исполнению) запись, сделанная через два дня в Москве, изданная фирмой REVELATION. – Никакого сравнения с тем, что довелось услышать в концерте! В концерте – это поистине пир ума! Совершенство формы потрясающее! Вот уж действительно “взвешено, измерено” (с), но не “разделено”, а сотворено! Задачей Музыканта было не любование каждым звуком в ущерб содержанию – разнообразие и богатство звуковой палитры у него было удивительное – он создавал музыку, создавал шедевр. Поражала точность высказываний, законченность каждой фразы. Жаль, нет нот, а то бы в качестве примера указал любимые несколько тактов, которые лучше и точнее по смыслу сыграть просто невозможно. “Симфонические” – пожалуй наиболее значительное, грандиозное и совершенное творение Шумана, да и во всей музыке они занимают достойное место. Для понимания этого нужен такой “коммуникатор” (с), которым и является Святослав Рихтер.

В этот опус он включал пять посмертных этюдов, без которых цикл теперь как-то и не слушается. По крайней мере, мне их очень не хватает у других исполнителей. Эта благоухающая вставка умиротворяет, гениально оттеняет… Последний из них как-то долго не заканчивается, музыка снова и снова повторяется… И вдруг наскок, напор, вихрь! Как он умел создавать контрасты, как умел мгновенно круто изменять душевное состояние. Поражал диапазон – утонченность в медленных спокойных этюдах и сверхмощь, грандиозность и техническое совершенство – в быстрых.

Тут я попытаюсь ответить тем, кому у Рихтера не хватает то ли нежности, то ли теплоты в более лирических эпизодах. Он музыкант грандиозного масштаба, монументалист. Его лирику надо рассматривать в контексте некоей мировой драмы, где есть место всему, всяким событиям, настроениям, душевным состояниям. У меня невольно возникает ассоциация с баховскими “Страстями” как образцами возвышенности, чистоты и жизнеутверждения. И лирика у Рихтера возвышенная, чистая, целомудренная, человечная, но обращенная ко всему человечеству. Возможно, при этом кто-то почувствует себя обделенным. На самом деле, обращаясь ко всем сразу, он обращается и к каждому, и каждому доверяет. Щедрость – вот отличительная черта его искусства. Но не все слышат это обращение.

Хоть раз побывавшие на концерте Маэстро могут себе представить реакцию зала. Его вызывали и вызывали, боясь, что после такой программы бисов не будет, но все же надеясь. И вот, наконец: Шопен, Ноктюрн фа мажор, соч.15, no.1. Высота, благородство в крайних частях и взлет, как на гребне волны, – начало второй части. Мгновенное переключение состояния, драматизм, внутреннее напряжение, не ослабевающее до самого ее конца, – и снова безмятежность, умиротворенность. А потом еще Ноктюрн фа диез мажор, соч.15, no.2. Как по мне – это и есть душа шопеновской музыки, во всяком случае, одно из “принципиальных” его произведений. Здесь слов не хватает, чтобы передать то чудо, свидетелями которого нам посчастливилось быть. Такое надо услышать тем, кто считает, что Шопен Рихтеру “не удавался”. Музыкант вложил душу в это прочтение. Было ясно, что бисов больше не будет.

Потом еще долгое время музыка этих эпохальных концертов будет звучать в моем сознании...

Вернувшись домой, в Киев, поинтересовавшись афишей на февраль, не поверил глазам – 12-го февраля концерт Святослава Рихтера!..

 

Побывав на концертах Рихтера в Москве и Ленинграде, я вернулся в Киев, где меня ожидал радостный сюрприз: весь город только и говорил о скором приезде Рихтера. Это было невероятно. Я, в свою очередь, хвастался знакомым, как буквально накануне слушал его в Малом зале Ленинградской филармонии, а заодно строил предположения о том, какую программу он привезет в Киев. Мне чудом удалось достать три билета на предстоящий концерт – для себя и двух соучеников – друга Коли и своей будущей невесты Ирины. Билеты доставались нелегко. Приходилось обхаживать филармоническую распространительницу Нетту Марковну, сидевшую в фойе университета за столиком с афишами. У столика толпилась своя публика, подходившая, чтобы обсудить планы филармонии, абонементы, концерты. Афиш Рихтера не было никогда. Информацию передавали из уст в уста.. Всегда тепло вспоминаю эту филармоническую «ласточку». Сколько раз она меня выручала! Естественно, приходилось покупать билеты «в нагрузку» на «неходовые» концерты, но я не жаловался. Всё принималось с благодарностью - ведь награда с избытком перекрывала побочные издержки! И вот настал вечер 12-го февраля. Мы с Ирой в подземном переходе, ведущем к филармонии. Со всех сторон чуть ли не за полы хватают страдальцы: нет ли лишнего билетика? Лишних, увы, нет. Неизменная милиция у входа, возбужденная толпа. Подбегает Коля: «Чего опаздываете? Это она тебя так задержала?» Зачем нервничать? Еще минут двадцать до начала. Но как можно оставаться спокойным, когда концерт особенный? Мне не удается даже незаметно сунуть ему билет. Несмотря на темень, подскакивает несколько человек: «У вас лишние билетики?» Мы в фойе, которое сейчас больше напоминает универмаг, куда завезли дефицит. Огромные очереди возле отделений гардероба. Но у меня тут «прикормлено» - есть знакомая бабушка, у которой я всегда раздеваюсь и покупаю программки втрое дороже. Сейчас из потайного ящика извлекается этот «дефицит» - почему-то напечатали мало. Пальто вешаю сам под ропот недовольной очереди - на крючок без номерка – это для «своих». Всё! Мы на балконе, заняли места. Коля тоже где-то пристроился – ему достался всего лишь входной, но он не в обиде. И главный сюрприз – программа. Совсем не та, что недавно в Ленинграде. Прогнозы не оправдались, но это и к лучшему: столько «новых» вещей удастся послушать! Однако прочь посторонние мысли – концерт вот-вот начнется. Балкон заполняется людьми, сумевшими не без труда раздеться, и они рассказывают, что внизу еще большие очереди. Концерт все не начинается. Томительно тянется время. Проходит не менее пятнадцати минут. И наконец - «Народный артыст Радянського союзу, лаурэат Лэнінської та Дэржавної прэмій Святослав Ріхтер!» - торжественно объявляет ведущая. Последние слова тонут в нарастающем громе аплодисментов. Вот он - подтянутый, собранный, улыбающийся – как это всегда было красиво, с каким нетерпением ждали его выхода! Он один на один с роялем. Лицо сделалось сосредоточенным, но он медлит, слыша беспокойные перемещения на балконе. Дверь закрыли, но за нею толпа – опоздавшие рвутся в зал. После томительной паузы раздались мощные аккорды до минорной сонаты Шуберта. Тогда мне казалось, что он раздражен посторонними звуками, исходившими от возбужденной публики. Звук казался форсированным, нетерпеливым. Но вот Музыкант полностью ушел в музыку. Высокий накал гениальной шубертовской сонаты захватил его и нас, ведомых. Счастье погрузиться в мир образов, создаваемых вслед за композитором, невозможно сравнить ни с чем. Замысел ли это композитора, видение исполнителя или какая-то внутренняя обнаженная суть, непостижимым образом приоткрывшаяся автору, вряд ли осознававшему все величие этой вещи? Он успел записать это чудо, до времени ожидавшее своего исполнения. В нем было нечто всеобъемлющее – грандиозная концепция и точность в малейших деталях. Собственно, деталей не существовало – каждый звук играл свою роль, всё служило созданию шедевра. Меня часто упрекают в том, что мои описания изобилуют восторгами. Пусть так, только не раз впоследствии наблюдал, что у профессионалов после таких концертов не находилось «профессиональных» слов – одни эмоции. И как проанализировать искрометный финал, в котором все светилось и радовалось? Ощущение счастья – вот что владело мною тогда. В перерыве возбужденные слушатели делятся впечатлениями. В сознании комок, сгусток – образы великой сонаты и её единственного в своем роде прочтения. Она долго, собственно, всегда будет мне являться, но потом появятся разные записи, а тогда она «загружалась» в память, как бы создаваемая впервые. Второе отделение началось с неожиданных в его программе пяти «Песен без слов» ор.19 Мендельсона. До того дня я считал, что этого произведения нет в его репертуаре. Впрочем, я не ошибался: в Киеве состоялось первое исполнение. Не очень близкая мне музыка, но прозвучала благородно и трогательно. Это было сделано тонко, умно и с большим вкусом. После этого Ноктюрн си бемоль минор ор.9 №4 Шопена, который я особенно ждал. Когда-то пришлось самому играть с листа, представлять себе, как это должно звучать в исполнении Рихтера. То, что я услышал, превзошло все мои ожидания. Необыкновенная чистота, теплота и вместе с тем высокая отстраненность. Никаких показных излияний, безупречный вкус и чувство меры. Заканчивалось второе отделение «первой серией» (так написано в его личной тетради, которую я прочитал через десятки лет) «Образов» Дебюсси. Что тут скажешь? Он настолько понимал и жил его искусством, что лучшего исполнителя найти просто невозможно. Какой ритм у него в «Движении» - точное попадание. Потом бисы – «Приношение Гайдну» и «Остров радости». И это была особенная моя личная радость. Давно хотел услышать у него свою любимую пьесу, и мечты наконец сбылись. Трудно представить себе, что так может звучать рояль, что могут быть такие краски, такое состояние полной свободы – действительно, «эллинское» - как позже прочитаем мы о его видении музыки Дебюсси. Сорок лет прошло, а отзвуки концерта живы в моей памяти. Жаль, никто не записал этого чуда.

Статья в киевской газете "Зеркало недели", 19 марта 2010 г.

"Рихтер и Украина".

 

http://gazeta.zn.ua/CULTURE/rihter_i_ukraina__ispolnyaetsya_95_let_so_dnya_rozhdeniya_velikogo_muzykanta.html

Святослав Теофилович Рихтер был назван «Музыкантом века», века минувшего, для искусства которого не существует временных преград. Иначе и быть не может, ведь его творчество, высокое и истинное, несет огромный интеллектуальный, эмоциональный, нравственный заряд. Сейчас, в век молниеносного распространения информации, о великом музыканте можно найти много статей, непреходящее значение его деятельности обсуждается на крупнейших музыкальных форумах, но темы «Рихтер в Киеве», «Рихтер и Украина», увы, практически не разработаны. Рихтер родился 20 марта 1915 г. в Житомире, в семье пианиста и органиста немецкого происхождения Теофила Данииловича Рихтера и Анны Павловны Москалевой, русской дворянки. Святослав Теофилович (тогда просто Светик) сохранил в памяти колорит провинциальной жизни. Его воспоминания обаятельны, красочны, сродни картинам. «Я родился в 1915 году в Житомире, на Бердичевской улице. Теперь эта улица уже давным-давно называется улицей Карла Маркса, хотя она переходит в Бердичевское шоссе, так что ее первое название соответствовало действительности. Шоссе приводит к мосту через речку Тетерев. На спуске из города жила «Магрита» со своей мамой, и там нас кормили. В какой-то хибарке. Идя туда, можно было сковырнуться кубарем. «Магрита» — Ира Иванова — теперь жена пианиста, профессора Московской консерватории Льва Николаевича Наумова. Генрих Густавович обожал его. Замечательный музыкант, святой человек, верный последователь школы Нейгауза, симпатичный и трогательный. Я слышал, как он изумительно играл Четвертое скерцо Шопена... Если посмотреть с моста налево, далеко-далеко была видна церковь, которая будила надежды на что-то интересное и неизвестное...» (из книги В.Чемберджи «О Рихтере его словами», М. 2004). Вскоре семья переехала в Одессу, где отец получил место преподавателя консерватории. Тут Светик начал играть на фортепиано. С отцом занятия не получались, и тот передал его своей ученице, арфистке. После нескольких уроков она поняла, что ничего не сможет дать начинающему пианисту. Дальше будущий властитель умов и сердец меломанов всего мира музыкально развивался и воспитывался самостоятельно. Кто знает, может быть, так и надлежит гению. Пианистической технике он особого внимания не уделял, все происходило как-то само собой. Зато задачи художественного порядка, видимо, ставил серьезные. Подтверждением может служить рассказ одного киевского пианиста, уроженца Одессы. Он вспоминает об одном случае, происшедшем со Святославом, который был тогда корепетитором в оперном театре. Пришедший в театр дирижер Столлерман провел свою первую репетицию — работали над «Евгением Онегиным». По окончании он поблагодарил певцов, сказав, что все это, наверное, было хорошо, но он никого из них не слушал. Он слушал пианиста-концертмейстера. Прошло время, и молодому пианисту захотелось попробовать себя в качестве солиста. 19 марта 1934 г. он дал свой первый концерт в одесском Доме инженера. Об этом Рихтер вспоминает в известной ленте французского музыканта и режиссера музыкальных фильмов Бруно Монсенжона. В программе — произведения Шопена. Они положили начало его будущему грандиозному репертуару. Первый успех подтвердил правильность выбора и поставил перед необходимостью получить консерваторское образование. Благодаря помощи одесских меценатов, среди которых был известный офтальмолог Филатов, Рихтер приехал в Москву, где судьба свела его с профессором Московской консерватории Генрихом Густавовичем Нейгаузом, замечательным пианистом, человеком европейски образованным, щедрым и гостеприимным, ставшим вторым отцом талантливому ученику. Две души, влюбленные в музыку, искусство, нашли друг друга. Молодой пианист попал в творческую среду, где расцвел его талант. Бытовые условия его не интересовали. Не имея собственного крова над головой, он жил то у Нейгауза, то у друзей. Занимался порой по ночам, в Гнесинском институте, куда по распоряжению Елены Фабиановны Гнесиной его велено было пускать. Стремительно рос репертуар Рихтера. Композитор Прокофьев доверил ему, студенту, первое публичное исполнение Шестой сонаты. 26 ноября 1940 г. в Малом зале Московской консерватории состоялась премьера, ставшая московской премьерой и пианиста Рихтера. Присутствовавший в концерте автор выкрикнул с места: «И так можно играть эту сонату!» Интерес к искусству величайшего музыканта-пианиста никогда не иссякнет. «Сверхмощный дух и глубина», как охарактеризовал его талант Генрих Густавович, проник в самоё сущность музыки, собственно, выйдя на другие высоты и орбиты, где музыка становится частью искусства, а оно, в свою очередь, призвано ответить своим уникальным языком на вечные вопросы. Рихтер, подобно дантевскому Вергилию властно вел за собой слушателей разных аудиторий, стран и континентов. Но если одному заказаны были высшие светлые миры, то Рихтеру были подвластны как скрытые от иных глубины, так и горние высоты. Бытует мнение, что гениальными бывают только творцы музыки — композиторы. Рихтер доказал, что гениальным творцом может быть и исполнитель. Произведение, будучи написанным и изданным, обретает свою самостоятельную жизнь, как бы принадлежа не только автору. Именно вдумчивый исполнитель способен сделать его близким слушателю, перенося авторский замысел порой через столетия, раскрывая его пророческую суть, которую не всегда могли в полной мере осознать современники. Нет сомнения, что великие творцы, жившие задолго до нас, порадовались бы, услышав свои творения в таком прочтении. О концертах Рихтера писали много и восторженно, писали у нас и по всему миру, где бы он ни выступал. Хочется вспомнить о том счастье, которым он одаривал нас, киевлян. Первый его концерт состоялся 15 ноября 1944 года. В программе Восьмая соната Моцарта, «Аппассионата» Бетховена, этюды и пьесы из цикла «Годы странствий» Листа, две прелюдии и Вальс си минор Шопена. Сам слышал восторженные рассказы старожилов о Первом концерте Чайковского, исполненном с дирижером Натаном Рахлиным 18 ноября 1944 года. Это было нечто неслыханное, настоящее потрясение. Так у молодого пианиста появилась своя публика, свои страстные почитатели. Были у него и друзья, общение с которыми не прекращалось на протяжении всей жизни. Он дружил с семейством академика А.Богомольца. С ныне покойной Зоей Вячеславовной Богомолец был знаком еще с одесских, детских времен. Дружил и с семейством профессора Киевской консерватории Всеволода Михайловича Воробьева. С ним и его супругой он познакомился в конце 40-х в Тбилиси, а в Киеве часто их навещал и занимался там, готовя программу из четырех концертов для фортепиано с оркестром. Вчитаемся в программу его пребывания в Киеве в ноябре 52-го. С 8-го по 20-е он дал девять (!) концертов — три сольных, четыре с оркестром и два — вместе с Ниной Львовной Дорлиак — камерной певицей и спутницей жизни. Именно в Киеве он исполнил некоторые произведения впервые для себя. Так у нас оформился цикл из восьми Трансцендентных этюдов Листа, вошедших в его репертуар. 14 ноября 1949 г. цикл целиком прозвучал в нашем Колонном зале (фа-минорный был сыгран тогда впервые). 17 ноября 1944 г. он впервые сыграл одно из высочайших произведений музыки, «Симфонические этюды» Шумана, 7 июня 1980 г. впервые был исполнен «Форелленквинтет» Шуберта именно с тем составом, с которым фирмой EMI впоследствии была осуществлена историческая запись. Невозможно забыть атмосферу его концертов и предшествовавшее им ожидание. Известие, что такого-то числа приезжает Рихтер, было подобно удару тока. Мозг начинал лихорадочно искать пути доставания заветных билетов. Выискивались знакомые, имеющие какое-либо отношение к филармонии, билеты покупались с «нагрузкой» — билетами на «неходовые» концерты. А те, кому не повезло? Сам видел, как в апреле 85-го молодежь взбиралась по пожарной лестнице на крышу филармонии, чтобы потом пролезть в какое-то окно в другой части здания. Меня и ныне покойного пианиста Сергея Скрынченко администрация попросила раздвинуть толпу у служебного входа. Мы предприняли некоторые попытки, но они закончились тем, что красивым черным пиджаком Сергея штурмующие вход вытерли побеленную стену. На пиджак жалко было смотреть. Уж не помню, что он с ним сделал. Я не стал рисковать, тем более что затея расталкивать сотни людей была очевидно бесперспективной. Мы пытались убедить, что Рихтер не сможет пройти, что концерт может сорваться. Томительно тянулись минуты. Высказывались предположения, что Святослав Теофилович, узнав об ужасающем столпотворении, отказался играть. Мало ли что могут придумать возбужденные поклонники… Но развязка наступила сама собой: вдруг издали, с улицы, где народа было не меньше, донеслись аплодисменты. Их подхватили стоящие во дворе, народ почтительно расступился, и Рихтер, наклонив голову, прижимая к груди ноты, быстро преодолел опасное пространство. Мы тогда не знали, что два концерта, сыгранные им 12 апреля 1985 г. будут последними в нашем городе. Позже он не раз играл в разных городах Украины, но в Киев больше не приезжал. Всего Рихтер дал у нас 90 концертов. Больше он играл только в Москве (851 концерт) и Ленинграде/Петербурге (230 концертов). Затем следуют Тбилиси (70 концертов), Париж (60 концертов), Прага (59 концертов) и Будапешт с Токио (по 49 концертов). Хочется верить, что наши историки музыки, энтузиасты отдадут должное Святославу Рихтеру, этому грандиозному пианисту, глубокой и яркой личности, Музыканту всех времен и народов.

Больше читайте здесь: http://gazeta.zn.ua/CULTURE/rihter_i_ukraina__ispolnyaetsya_95_let_so_dnya_rozhdeniya_velikogo_muzykanta.html

 

ВПЕРВЫЕ В КОНЦЕРТЕ

Знакомая сотрудница киевской филармонии, распространявшая билеты в университете, по секрету сообщила, что 23.11.69 состоится концерт Святослава Рихтера, что билетов мало, и в “верхах” издано распоряжение – входных билетов не должно быть, иначе филармония не выдержит. Ей самой дадут всего ничего, а ведь нужно свою клиентуру из преподавателей университета обслужить, а тут какой-то студент… Я обещал купить любую “нагрузку” – билеты на какого-то балалаечника и все, что она пожелает. Несколько томительных дней ожидания - и в результате заветный билет в кармане.

К этому времени у меня были все пластинки Рихтера, которые можно было достать в Киеве, записал немногочисленные передачи, звучавшие по радио. Я научился отличать его манеру от других, уже чувствовал этот неповторимый почерк. Его исполнение убеждало абсолютно. Пришел к этому выводу сам, не будучи музыкантом, без наставников и консультантов, чему рад до сих пор. Помню, как я волновался, ожидая этот концерт, эту первую встречу с любимым пианистом. В филармонию пришел на час раньше. Зрелище поражало: главный вход был окружен двойным оцеплением милиции. Перед ней огромная толпа. Кто-то лихорадочно спрашивал “лишний билетик”. Милиционеры “внешнего” оцепления проверяли билеты! Наконец я в фойе. Как описать эту атмосферу, где каждый считает себя избранным, когда по крайней мере в этот вечер забыты все личные проблемы в ожидании предстоящего чуда. Правда, встретив свою соученицу, я это радостное настроение несколько утратил, т.к. она сообщила, что на следующий день состоится еще один концерт, а билета у меня ведь нет! Но она обнадежила, что с помощью знакомой билетерши мы должны попасть и на завтрашний концерт.

Не дожидаясь третьего звонка занимаю свое место. Оно не самое удобное – пианиста я буду видеть со спины, но разве это главное! В мозгу стучит: “Я услышу Рихтера! Я услышу Рихтера!” На сцене появляется мадам в черном платье и торжественным голосом в духе той эпохи объявляет: “Народный артист Советского Союза, лауреат Ленинской и Государственной премий, Святослав Рихтер!” Понимаешь, что достаточно двух последних слов, но эти мысли гасятся громом аплодисментов. Вот я вижу Рихтера впервые в непосредственной близости. Величавая осанка, благородство и эта печать на челе, которой природа запечатлевает не многих…

Шуберт. Вариации на тему Ансельма Хуттенбреннера. Сказать честно, не сразу смог я совладать с эмоциями, порожденными уникальностью момента. Впоследствии разные люди рассказывали мне приблизительно то же самое. Трудно было утихомирить мысли о величии музыканта и о радости, что ты слушаешь его здесь и сейчас. Тем не менее музыка и ее исполнение захватывали. Необычайная чистота, удивительной окраски звук, ясность и выверенность каждой фразы. Такого звучания я еще не слышал в этих стенах! После окончания музыкант встал, стремительно вышел и довольно долго не появлялся. Не случилось ли чего-нибудь? Но нет. Шуман, “Шесть фантастических отрывков”. Я ждал их с нетерпением. С “Порывом”, например, был знаком по записи Кемпфа. У Рихтера надеялся услышать что-то особенное.

“Вечер” был исполнен как бы немного “со стороны”, но не безучастно, без лишних эмоций, в романтическом, эвзебиевском духе.

Вдруг резкий наклон корпуса влево – и выплеснулся “Порыв”. Это поистине всегда было чудом - его исполнение этой страстной пьесы. Предельный накал и отточенность каждой фразы, каждого звука, продуманность малейшей детали, выверенность акцентов и при этом удивительная свобода. Слушатель присутствовал при создании шедевра!

А потом вновь проявление созерцательного начала в “Отчего”. Именно так я представляю себе романтическую музыку подобного характера. Душевная чистота, чувство меры, что-то интимное, внутреннее.

“Ночью” – грандиозное полотно с драматическим подтекстом, один из самых впечатляющих шумановских шедевров у Рихтера.

Как мимолетность, пролетели невесомые “Сновидения”. Удивительная музыка, не дававшая задуматься о пианистическом мастерстве, профессиональных достоинствах, которые служат созданию совершенного образа. Совершенство прогоняло всякую аналитику.

“Конец песни” – завершение цикла, исполненное мощно и широко.

Трудно передать, какими овациями наградила публика исполнителя. Его вызывали снова и снова…

В фойе просветленные лица. Встречаю знакомых. Каждый хочет выразить свой восторг. Обмен впечатлениями на уровне междометий: “А вот как он в этом месте!.. А в том!!”

Второе отделение. 12 прелюдий Рахманинова. Трудно да и не надо говорить об исполнении каждой. Но невозможно забыть того богатства, той эмоциональной и интеллектуальной напряженности, которые сопутствовали исполнению. Его звук был необыкновенно насыщенным, отличался особенной концентрированностью, а прочтение – духовной высотой. Такой цикл, наверно, надо исполнять целиком, без аплодисментов и поклонов. Но два исключения все же были сделаны – после соль минорной и си бемоль мажорной. Слышавшие эти прелюдии у него хотя бы в записи меня поймут. Тем более поймут те, кто слушал в концерте. Какую мощь и благородство явил он в этой музыке! Причем исполнение не преследовало спортивных целей, что характерно для иных пианистов новой формации, стремящихся разнести рояль в щепки, убивая заодно и саму музыку.

Итак, сыграна программа концерта. Программа насыщенная, особенно при таком ее исполнении. Но публика не хочет расставаться с великим музыкантом. У меня немой вопрос: “Почему же он не сыграл одну из моих любимых в его исполнении прелюдий – до минорную?” И тут бис без объявления, что будет исполнено. – До минорная! А потом еще два маленьких шедевра – Шопен, ноктюрны фа мажор и фа диез мажор, соч. 15. С тех пор его исполнение этих вещей стало для меня эталонным, и никакие “традиционные шопенисты” не смогли меня переубедить.

Итак, я наконец услышал Рихтера в концерте! Домой идти не хотелось. Эмоции переполняли. Но среди обрывков мыслей и обуревавших меня чувств читалось, что этот концерт станет поворотным событием в формировании моего вкуса, моего понимания человеческих возможностей, сформирует ту оценочную шкалу, по которой, хочу того или нет, правильно это или неправильно, я буду мерить достижения других музыкантов. Было совершенно ясно, что этот день определит многое в моей будущей духовной жизни. А пока я чувствовал себя счастливейшим человеком!

На следующий день (24.11.1969) я со школьной соученицей пришел к филармонии, надеясь на помощь знакомой билетерши. Концерт был назначен на четыре дня. Не раз казалось, что момент благоприятный, но она нас не впускала. Концерт начался, мы стояли в толпе, которая не расходилась. Милиция охраняла подходы к зданию. Надежды, кажется, не было. Мы пытались обратить на себя внимание, но тщетно… Наконец до ее сознания что-то дошло, она сделала знак милиционеру, и нас впустили! Мы бросились на второй этаж. У двери на балкон стояла служительница, охранявшая вход. Через чуть-чуть приоткрытую дверь мы слышали “Порыв”, но что это за слушание! Когда пьеса закончилась, мы все смогли зайти. Итак, удалось услышать часть первого отделения, программа которого была такой же, как и в предыдущий день.

Второе отделение я все же решил слушать в зале. Свободных мест, разумеется, не было. Попытался пристроиться у колонны, но мне объяснили, что здесь кто-то стоял, сейчас вернется. Рядом – тоже. Действительно, колонны были облеплены такими же безбилетными слушателями. С трудом удалось пристроиться у двери. Но что это в сравнении с радостью, что все же удалось попасть на концерт!

Во втором отделении исполнялась Восьмая соната Прокофьева. Признаться, тогда я не знал этой музыки, да и с творчеством Прокофьева не был по-настоящему знаком. Соната ошеломила меня, мне вдруг открылся совершенно новый музыкальный пласт. В течение всех этих лет мне всегда казалось, что ни одна запись по-настоящему не отражает грандиозность рихтеровского исполнения этого шедевра. То, что я услышал в концерте, превосходило самые смелые представления о человеческих возможностях. Соната казалась колоссом, а исполнитель – демиургом. Музыки такого накала мне не доводилось слышать раньше в концерте. Грандиозные звуки потрясали! Музыкант яростно набрасывался не только на клавиатуру, но и бил ногой по педали, а то и просто топтал пол. Манеру его исполнения можно в какой-то мере ощутить, прослушав любительскую запись, сделанную несколькими днями раньше (19/11/69) в Будапеште, но это все же бледный слепок с того, что было на самом деле. Реакция зала, пожалуй, была более мощной, чем в предыдущий день. Музыканта вызывали еще и еще. Хотя трудно было представить, что после такой сонаты вообще можно что-то играть. Овации не ослабевали, даже когда он уходил со сцены. Ноаконец после очередных поклонов Рихтер сел за рояль и сам объявил: “Прокофьев. Пейзаж.” После первого биса хотелось второго. Вообще хотелось, чтобы пианист играл как можно больше. А ведь старожилы рассказывают, что то ли в конце сороковых, то ли в начале пятидесятых, он сыграл по сути целое отделение “на бис”. Между тем аплодисменты не собирались прекращаться. Рихтер снова сел за рояль и объявил: “Прокофьев. Вальс из оперы “Война и мир”.” И снова овации после исполнения… На очередные поклоны музыкант вышел с длинным белым шарфом на шее. Стало понятно: концерт окончен, но как красиво он это объяснил!

Придя домой, я не мог найти себе места. Думать не мог ни о чем. Музыка продолжала звучать внутри. Осознавал, что попал в зону притяжения светила, которое на два дня властно приковало к себе внимание, заставило задуматься о человеческих возможностях, о тех глубинах и высотах, которые может достичь человек. Теми двумя днями это влияние не ограничилось. Его свет светит и сейчас! И этот свет дарит и будет дарить радость почитателям его непреходящего искусства в разных уголках планеты!

Шуберт. Экспромты оп.90

Желающие могут послушать выложенные мною Экспромты Шуберта оп.90 № 2 (Es-dur), №3 (G-dur), и №4 (As-dur). Будапешт, театр им.Эркеля, 22/03/1973 (неофициальная запись).

http://classic-online.ru/ru/production/1281

 

С двумя экспромтами из этого опуса связаны личные воспоминания.

Начало октября 1978-го. Всеволод Михайлович Воробьев, о котором я здесь не раз уже упоминал, приехал ко мне, что трудно себе представить из-за удаленности моего дома (по меркам того времени – тогда еще о метро в нашем районе никто и не мечтал), и поведал, что 7-го октября концерт Рихтера! Это всегда было радостным известием, но и начинались мучения – как достать билеты? Они в киевских кассах практически никогда не продавались. У меня была знакомая, официальная распространительница билетов, сотрудница филармонии Нетта Марковна Лифшиц – светлая ей память. Благодаря подобным концертам она избавлялась он «неликвида» - билетов на балалаечников и проч. (не хочу обидеть музыкантов, играющих на таких инструментах, но так было, и на них публика не очень-то ходила). Я немедленно рванулся к ней, и билеты на 7-е октября получил, пусть и с нагрузкой. Но какова была моя радость и снова-таки проблема – Рихтер собирался дать два концерта, еще и 8-го октября, а на этот концерт билетов ей почему-то не дали. Объехав разные билетные кассы, наткнулся на Крещатике на человека, сидящего в подземном переходе просто за столом, заваленном разными афишами, но афиш с концертами Рихтера там не было. Я все же поинтересовался и услышал уклончивый ответ, что, мол, есть тут два билетика, но они кому-то обещаны, а тот пока их не выкупает... Я без обиняков просто и грубо спросил: «Сколько?» Он неохотно ответил: «Десять», т.е., пять рублей за билет без какой бы то ни было нагрузки. Замечу для людей помоложе, что высшая цена за самые «престижные» концерты была в те годы два пятьдесят. О ценах в те минуты не думалось, и сделка к моей радости была осуществлена. Более того, я договорился еще об одном билете, но в день концерта – для нашей приятельницы.

 

Вечер 7-го октября, Большой зал Киевской консерватории, по акустике не самый лучший для концертов фортепианной музыки, а наш замечательный Колонный зал филармонии был тогда на ремонте. В программе только Шуберт: сонаты №6, ми минор, №11, фа минор, №13. Высота недосягаемая! Жаль, концерт не записывался. И бисы: Лендлеры, Музыкальный момент фа минор и Экспромт ля-бемоль мажор, оп.90. Лично мне в Музыкальном моменте не нравится, когда в левой руке у исполнителя подчеркнутое нон легато, хотя в нотах именно так написано, насколько я знаю, – сам когда-то играл. Но и легато играть нельзя – все-таки надо следовать авторским указаниям. И Рихтер нашел удивительное решение: не было резкости в левой руке, но и легато не было. Совершенно замечательное решение! Никакие записи этого не передают, к сожалению. Но я на самом деле начал всё это писать из-за Экспромта. Вот здесь и произошло чудо. Надо сказать, что при всей увлеченности я как слушатель всегда сохраняю контроль над собой, никакого гипноза и прочего в таком роде не ощущаю, что не мешает растворяться в музыке и «вибрировать» вместе с исполнителем. И вот удивительные переливы в правой руке, небесная чистота музыки породили как бы волну - я её почувствовал физически! Она медленно накатила, обволокла голову на какие-то мгновения и медленно ушла дальше. Не знаю, почувствовали ли мои соседи, сидящие сзади что-либо подобное, но явственно помню то состояние и сегодня. Ничего подобного я больше никогда не ощущал, даже на его концертах. Бывало разное, но по-иному. Знал ли о подобном воздействии сам исполнитель? Думаю, вряд ли, но сейчас мы уже об этом не узнаем, да и вряд ли это нужно. Искусство воспринимают по-разному – это уж как и сколько может человек вместить. Мне кажется, я тогда прочувствовал этот Экспромт в полной мере.

 

Июль 2005-го, разгар Тарусского фестиваля Фонда Рихтера. Самый насыщенный и торжественный из всех, на которых довелось присутствовать. Год 90-летия Рихтера, и поэтому, то ли по причине хорошей организации фестиваля было ощущение праздника. В центре города большой транспарант, возвещающий о большом культурном событии. Скоро 1-е августа, концерт, после которого по традиции должна звучать запись великого Маэстро. Выбирал запись Виктор Зеленин. Поскольку меня пригласил в Тарусу именно он, я был посвящен в планы, и мы устроили предварительное прослушивание и обсуждение. Уж точно не помню, но, кажется, Экспромт Шуберта G-dur я тогда услышал в записи Рихтера впервые. Исполнение потрясло пронзительностью. В нем была правда и абсолютная естественность, не просто музыка, а ее душа – совсем по Метерлинку. В концерте 1-го августа молодые исполнители играли скрипичные сонаты Бетховена, но это было весьма заурядно. Позже они жаловались на жару, на пот, катившийся градом, от которого пальцы непослушно скользили по мокрому грифу. Можно было охотно поверить, но всё же это день памяти Рихтера, и хотелось чего-то особенного. Наконец концерт закончился, затихли аплодисменты, погас свет, портрет великого Музыканта на сцене засиял, освещаемый прожектором, и полились звуки – Экспромт G-dur. Это было непередаваемо хорошо. Исполнения не было, было нечто нерукотворное. Музыка посетила зал. Даже записи Рихтера подчас могут творить чудеса.

 

P.S. Мы слушали запись с концерта, посвященного 150-летию Шуберта, – Москва, БЗК, 18/10/78. Тогда это был последний бис. Думаю, Рихтер неслучайно закончил именно этим Экспромтом.

 

P.P.S. Рихтер играл Экспромт №3 в тональности G-dur, а не Ges-dur, как многие.

Ю.Бохонов.

Видатний музикант Святослав Ріхтер. До 100-річчя нашого славетного співвітчизника

Стаття в газеті "Київський політехнік"

20 березня світ відзначає 100 років з дня народження "Музиканта сторіччя", піаніста Святослава Ріхтера. Для України це особлива подія, адже великий митець – наш співвітчизник.

Святослав Теофілович Ріхтер народився в Житомирі. Його батько, німець Теофіл Данилович Ріхтер, піаніст і композитор, закінчив консерваторію у Відні, давав там концерти. У Житомирі він одружився зі своєю ученицею, Ганною, донькою дворянина Павла Петровича Москальова і Єлизавети фон Рейнке. 

Дядько Святослава Семен, не набагато старший за свого племінника, згадував, що коли немовля принесли з пологового будинку, у метушні не знали, куди його покласти, і знайшли місце… на роялі! Малюк сильно кричав, і хтось вигукнув: "Кричи-кричи, будеш кричати на весь світ!" Невідомо, що мав на увазі той родич, але його слова виявились пророчими. Коли Свєтіку – так називали рідні майбутнього піаніста – виповнився рік, сім'я переїхала до Одеси, де батько отримав посаду викладача консерваторії.

Малюк рано виявив схильність до музики. Перший його твір, "Дощик", записала мати, бо сам "композитор" іще не знав нот. Наступні твори вже записував сам Святослав ("Плетіння вінків", "Свято", "Конячки" та інші). На жаль, композиторською діяльністю молодому музиканту займатись не судилось, оскільки він вважав, що й так уже створено багато першокласної музики, а другосортної писати не варто. Вчитися грати на фортепіано Ріхтер почав самотужки, причому не дитячий репертуар, а зразу твори Шопена – ноктюрн сі бемоль мінор, оп.9, №1 та етюд мі мінор, оп. 25, №5. Він не вчився в музичній школі, але набутий виконавський рівень дозволив йому посісти місце акомпаніатора Одеського оперного театру. Пригадують, як до театру вперше приїхав диригент Самуїл Столерман і провів першу репетицію опери "Євгеній Онєгін" П.І.Чайковського. Після репетиції він подякував співакам, сказавши, що, мабуть, все було добре, але він їх не чув, слухав лише акомпаніатора!

У 1937-му Ріхтер вступив до Московської консерваторії (клас професора Генріха Густавовича Нейгауза). Славетний педагог і піаніст зразу відчув, що доля подарувала учня, про якого він давно мріяв. Між ними виникло повне взаєморозуміння. Інколи вчитель навіть вважав, що вчиться у свого учня. 26 листопада 1940 р. відбувся дебют молодого піаніста. У програмі – твори С.С.Прокоф'єва, який довірив мало кому відомому студенту перше виконання своєї нової, Шостої сонати. Після прем'єри він вигукнув: "І так можна грати цю сонату!" Невдовзі (9 березня 1941 р.) Ріхтер зіграв його 5-й концерт для фортепіано з оркестром. Диригував автор. У 1945 році Ріхтер завоював Першу премію на  Всесоюзному конкурсі музикантів-виконавців, розділивши її з В.К.Мержановим.

Молодий музикант починає стрімко опановувати нові і нові твори, багато гастролює країною. Програми вражають різноманітністю, і незрозуміло, коли він встигає все вивчити. Його майстерність, неймовірна віртуозність – згадати хоча б "Етюди вищої виконавської майстерності" Ліста, "Апасіонату" Бетховена, 2-й концерт Брамса – приголомшує. Наша музична публіка, а згодом і слухачі Східної Європи (з 50-го року), США та Західної Європи (з 60-го року) бачать у ньому зірку найвищої величини. Він стає бажаним гостем у будь-якій країні, у найвідоміших концертних залах, виступає з видатними диригентами та кращими оркестрами. Італійська газета "Епока" писала: "Будь-який інший піаніст грає десятьма пальцями, в Америці писали, що Ріхтер грає десятьма руками, французи стверджували, що Ріхтер грає десятьма головами. Але це не так: Ріхтер грає всією своєю сутністю!" Та жодні рецензії,  схвальні відгуки чи овації прихильників не впливають на митця – він, попри всесвітню славу, сприймає себе як виконавця волі великих композиторів, тим самим ніби відсуваючи себе на другий план. Маестро майже не спілкується з пресою, відповідаючи: "Мої інтерв'ю – мої концерти".

Святославу Ріхтеру присвячено багато статей, книжок зі спробами проаналізувати його виняткове виконавське мистецтво, що не має аналогів, будить думку і відкриває нові горизонти. Виникло поняття "феномен Ріхтера". Кожен дослідник намагався осмислити це унікальне явище в мистецтві. В історії виконавства проводиться межа: до Ріхтера, і з часу його появлення в музиці. Ніхто не ставить таких велетенських художніх завдань, як він, і не дає такої переконливої відповіді. Але сам Музикант при цьому вважав, що виконавець не може бути геніальним, геніями є творці шедеврів.

Це питання – вічна тема для дискусій.

У чому полягає високе завдання музиканта-виконавця? Він грає твори митців різних історичних і культурних епох. Взяти хоча б сюїти І.С.Баха. Начебто танцювальна музика, і невже нас, людей XXI сторіччя вона може так вражати? Жига, яку танцювали прості матроси, або сарабанда, куранта, гавот – все це, на перший погляд, може становити лише культурологічний інтерес. Та геніальний Іоганн Себастьян вдихнув у них щось надчасне, зміст, який здатен пережити його самого та багато-багато поколінь. І ніхто так, як Ріхтер, не бачить цих вічних творів у контексті загальнолюдських цінностей і не може так досконало втілити ідеї музичних геніїв, зробити їх нашими сучасниками. Ріхтер – це місток між епохами і поколіннями, це музичний пророк. Яку б музику не виконував, він стає немов би її співавтором, розкриваючи те глибинне, що явилося її творцю.

Неможливо виразити словами естетичну насолоду, яка охоплювала слухачів його концертів, або й навіть його записів. Але навряд чиє-небудь виконавське мистецтво має ще й подібне етичне значення. Люди виходили із залів просвітленими. Після почутого і пережитого  для них, здавалося б, ставали неможливими непорядні вчинки – адже ницість неприпустима, коли ти стаєш свідком такої висоти і чистоти.

Мистецтво Ріхтера виходить за межі суто музики, воно узагальнює ідеали людства, виражаючи їх за допомогою фортепіано, яким він володів з недосяжною досконалістю. Ріхтер – не просто піаніст з абсолютними технічними можливостями, він музичний мислитель. У його виконанні – жодного невизначеного звуку, абсолютна точність висловлювання, бачення музики "з орлиного польоту", як охарактеризував його мистецтво Г.Г.Нейгауз. Це завжди єдино можливий і переконливий погляд на твір. Слухаєш те саме за багато років, щось змінилося у підході, у виконанні, але митець знайшов нові барви, нові настрої, і це знову цікаво і переконливо. Своєю діяльністю, своїми відкриттями Святослав Ріхтер доводить, що існують генії-виконавці, і в їхньому ряду він – "перший серед рівних" (знову визначення Г.Г.Нейгауза)!

Не можна не згадати й про велетенський репертуар Музиканта. Він грав твори 54 композиторів (причому, до цього числа не входять автори, твори яких він виконував лише як акомпаніатор співаків) від Баха, Генделя, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шумана, Ліста до Прокоф'єва, Шостаковича, Бартока, Веберна. В музиці йому багато було що сказати, дати свій унікальний погляд. Отож він часто ніби заново відкривав слухачам давно відомі твори. Були і "закриття" – тему вичерпано, далі йти просто неможливо. Можна навести яскраві приклади: "Апасіоната" Бетховена, його останні сонати, соната сі мінор Ліста, сонати сі бемоль мажор та до мінор Шуберта, його фантазія "Блукач", "Симфонічні етюди" Шумана, його "Фантазія" і "Токата", 1-й, 2-й концерти та прелюдії Рахманінова, сонати Скрябіна №№ 5, 6, 7, сонати Прокоф'єва… Перелік можна продовжувати.

Навряд хтось з піаністів залишив таку величезну кількість записів. Багато з них було видано, але існує ще більше аматорських записів: люди вмикали магнітофони під час концертів, і тепер ми маємо можливість слухати ці раритети. Якщо роздрукувати повний перелік його записів, вийде ціла книга з 198 сторінок. А якщо скласти список всіх його концертів з переліком виконуваних на них творів починаючи з 19 березня 1934 в Одесі і закінчуючи останнім концертом 30 березня 1995 року в Любеку, отримаємо багатотомне видання обсягом у 1689 сторінок!

Цікавою є тема "Ріхтер і Україна". У нас він дав 271 концерт, зокрема, 90 – в Києві (перший – 15 листопада 1944, останній – 12 квітня 1985), 33 – у Львові, 14 – у Харкові і 4 – у Житомирі. Саме в Києві в його репертуарі вперше з'явились нові для нього твори: 27-ма соната Бетховена мі мінор, опус 90; "Симфонічні етюди" Шумана (17 листопада 1944 р.); два етюди з "Трансцендентних" Ліста – ля мінор і фа мінор (8 і 11 листопада 1949 р.), п'ять "Пісень без слів" Мендельсона (12 лютого 1972 р.); уперше в Києві почалась співпраця контрабасиста з ФРН Георга Хертнагеля з Ріхтером та квартетом ім. Бородіна (7 і 8 червня 1980 р.).

Кожен приїзд до нас Святослава Теофіловича – незабутня подія в житті його шанувальників. Підготовка починалась заздалегідь, адже дістати квиток на концерт було нелегко. У день концерту будинок філармонії оточувала міліція – треба було стримувати натовп безбілетників, які намагались просочитися до залу у будь-який спосіб.

Пам'ятаю, як 12 квітня 1985 року молодь підіймалась пожежною драбиною, переходила по даху на протилежний бік, а потім спускалась такою самою драбиною, потрапляючи, не без циркової майстерності, у відкрите вікно. Того самого дня адміністрація попросила мене і піаніста Сергія Скринченка зробити прохід у натовпі людей, що заполонили двір філармонії – Ріхтер повинен зайти до приміщення крізь службовий вхід. Наша місія була нездійсненною, адже ми опинились сам на сам з морем прихильників, причому інколи досить войовничих. Коли Сергій почав діяти рішуче, його красивим смокінгом витерли жовту стіну. Видовище було жахливе. Та проблема вирішилась сама собою: ми почули оплески – вони лунали з вулиці, їх підхопили всі, хто стояв у дворі, і великий Музикант швидко пройшов "коридором", що виник без будь-яких прохань. Я схопив заздалегідь заготовлений букет з семи білих роз, що їх як асистентка тримала моя дружина, і вручив Святославу Теофіловичу. Вийшло красиво. Того дня він дав два концерти. Після другого я знову вручив йому такий самий букет. Він люб'язно заусміхався.

Після одного його концерту на фестивалі "Грудневі вечори" 15 грудня 1985 р. я попросив автограф, але не для мене особисто, а для всіх киян. І досі зберігаю безцінну програмку з написом: "Киевлянам через Юрия Бохонова. Святослав Рихтер".

Багато було моментів, які не втратили свіжості в пам'яті, ніби все відбувалось учора. Ось різкий нахил вліво – і пішов, як іде лава, "Порив" Шумана (23 листопада 1969 р.) або тиша перед бурею в Другій баладі Шопена, а потім потужний вибух і невпинний каменепад (8 жовтня 1978 р.), або звук незрівнянної чистоти – такої, що виникло враження м'якої хвилі, яка на мить охопила тіло і душу, – в "Експромті" ля бемоль мажор, оп. 90, №4 Шуберта (7 жовтня 1978 р.), або велетенський напір в 8-й сонаті Прокоф'єва (24 листопада 1969 р.)…

Великим щастям було слухати славетного Майстра в концертах. Його записи не перестають хвилювати сучасних прихильників музики. Язик не повертається сказати: "Ріхтер грав". Він грає і буде грати нам і нашим нащадкам, "Музикант сторіччя" Святослав Ріхтер!

Юрій Бохонов, к.ф.-м.н., доц., ННК "ІПСА"

КП: 2015, 9

Увидел на сайте 1-го канала благодарность за фильм «Загадка Рихтера». Человек думает, что узнал нечто сокровенное, да еще чуть ли не из первых рук. А ведь что узнал? Узнал нечто о придуманном персонаже. Записи демонстрируются подлинные, а рассказы и рассуждения – о ком-то вымышленном. Такое нельзя допускать, это неуважение к памяти великого человека и Музыканта! Это халтура! Возможно, хотя бы люди, заходящие на наш форум, те, кто помоложе, не имевшие счастья видеть и слышать Рихтера, обратят внимание на то, что я пишу. У меня нет ни малейшего желания кого-то «размазать». Но они рассказывают о Рихтере, и тут я не могу спокойно смотреть, слушать и молчать. Ошибки бывают у всех, у меня, в том числе, и не единожды – от переутомления. Я вот умудрился сказать на вечере в политехническом, что Рихтер считал, что коду из 4-й баллады Шопена нужно сыграть не более, чем за 57 секунд, прекрасно зная, что за 47 секунд! Как это вырвалось – не пойму. До сих пор чувствую себя гадко из-за этого. Но тут ведь фильм снимали, могли подумать и подправить. Но у них ошибки системные, далеко не случайные.

Итак, начнем. Голос за кадром:

 

Пауза перед началом концерта, не больше и не меньше, была, своего рода, талисманом Рихтера. Тогда дальше шло, как по маслу. Но однажды в Италии он сосчитал не до тридцати, а до двадцати семи, и концерт получился неудачным.

 

Но ведь это же о сонате Листа сказано! Зачем такие обобщения? Тут недавно выкладывалась передача по радио о сонате Листа, 2-м концерте Рахманинова и проч. Там Рихтер говорит, что выходит по-разному, и это зависит от исполняемого произведения. Разве 5-ю сонату Скрябина он начинает, посчитав до тридцати?

 

Казиник:

Вся игра Рихтера, кажущаяся совершенной исполнительской машиной, есть ни что иное, как внушенный гипнотический транс.

 

Как фигура речи, куда ни шло, допустима. Я категорически против гипноза, но многим нравится так говорить – для эффекта. Но создается впечатление, что было только внушение, а как же всё-таки с исполнительскими достоинствами? Одно внушение? Но каким тоном всё это говорится! Ни дать, ни взять – знающий некие тайны человек изрекает.

 

Голос за кадром:

 

Вообще неудачных концертов в жизни Рихтера было по пальцам пересчитать, и первый такой случился в Вене в 1963-м году. Тогда выступление легендарного советского пианиста обернулось полным фиаско. Зрители, которые разобрали билеты за полгода до концерта, были явно разочарованы: знаменитый музыкант сбивался, играл, как ученик. В его технике не было и следа от той «фирменной» рихтеровской страсти. Только потом выяснится, что в тот день, всего за несколько минут до начала концерта, Святослав Рихтер узнал о смерти своей матери, причем, узнал из уст человека, которого ненавидел всей душой.

 

Откуда они знают о неудачных концертах, об их количестве? Послушайте Рихтера, рассказывающего о первых концертах в США. Создастся впечатление, что были чуть ли сплошные провалы. Всё это очень относительно. Неудачная, с точки зрения Рихтера, запись в Лайнсдорфом 2-го концерта Брамса – моя самая любимая. Тут есть, о чем поговорить и анализировать. Заявление же автора фильма отнюдь не опирается на особые познания.

Далее. В фильме говорится о первом выступлении в Вене. Явно имеется в виду

01/06/62 - Вена. Музыкальное объединение (Musickverein). Большой зал.

Некоторые записи с этого концерта сохранились, и мы обсуждали их на нашем форуме. Замечу, что тогда было 5 (!) бисов. Вряд ли кому-то хотелось продолжать слушать ученическую игру, и они вызывали на бис. Шероховатости незначительные были, но насчет «сбивался» - это выдумка создателей фильма – так, наверное, эффектнее. Кондратьев тогда сказал «Моя жена умирает.» Не говорил он (по крайней мере, в фильме Монсенжона), что она умерла.

 

Голос за кадром:

 

Своего первенца Рихтер старший учил музыке едва ли не с самого рождения.

 

Вдумались бы, что говорят. Такой педагог заменил бы любую школу, разве что не выдал бы аттестат. А как же свидетельства, что у отца не получались занятия с сыном? А как же «самоучка»? Как это всё сочетается? Арфистка О.Аттль, давшая несколько уроков не в счет.

 

Голос за кадром:

 

Уже, будучи признанным пианистом, в 37 лет Рихтер попытался сменить профессию – это был настоящий бунт. Поначалу он решил дирижировать, но на первой же репетиции стало понятно: будет трудно. У Рихтера мало, что получалось. Он опаздывал, оркестр не звучал, все разваливалось. Как вспоминал потом сам Рихтер, на концерте 18-го февраля зал был набит битком. Он страшно волновался, а когда вышел на сцену, похолодел: нет рояля, куда идти?

…….

То выступление имело большой успех. Но уже через несколько дней после концерта Рихтер сказал своим друзьям, что больше в руки не возьмет дирижерскую палочку. А всё из-за разговоров о том, что известный пианист взялся не за своё дело.

 

Нельзя было поинтересоваться, узнать, что Рихтер сломал палец?

Из книги, изданной Монсенжоном:

 

Сделали рентгеновский снимок и обнару­жили перелом. Я тотчас же решил воспользоваться случаем, чтобы ра­зучить концерт для левой руки Равеля. И в самом деле, немного времени спустя я сыграл его. В связи с тем, что я был обречен на вынужденное частичное бездействие, мне пришла также в голову мысль о преслову­той Концертной симфонии, от которой все открещивались. Мне очень хотелось дирижировать. «Может, рискнуть? — думалось мне. — Все рав­но никто не хочет за нее браться». Я прибегнул к небольшому шантажу властей, напирая на то, что, может быть, уже никогда не смогу играть на рояле. Чистый шантаж. Ничего страшного с пальцем не случилось. Подумаешь, пустячный перелом! Но мой ход удался. Концерт состоял­ся 18 февраля 1952 года.

……..

Все же я кое-как управился, потому что Про­кофьев объявил мне после всего, что «он нашел наконец дирижера для своих сочинений».

 

Оказывается, Рихтер очень зависел от пересудов. Полюбуйтесь:

 

… разговоры о том, что Рихтер занимается не своим делом, всё-таки возникали. Публика недоумевала, зачем он это делает – то дирижирует оркестром, то в кино снимается. Ранимому и эмоциональному Рихтеру этого оказалось достаточно, чтобы больше ничем, кроме музыки он не занимался. И это стало для него еще одной трагедией: он знал, что мог оставить после себя гораздо больше. Он мечтал, чтобы его произведения ставили в театрах, играли на сцене, он думал, что именно так останется в памяти людей. Но не случилось. Видно, ему на роду было написано играть на сцене, но молча, без слов, одной, большой, израненной душой.

 

Это оставляю без комментариев. И всё же: «Он мечтал, чтобы его произведения ставили в театрах, играли на сцене…» Это о чем?!

 

Казиник:

 

Он говорил: «Я величайший из всех вторых композиторов» - из композиторов второго ряда. Таким образом, Рихтер мог быть величайшим композитором второго ряда, величайшим художником второго ряда.

 

Ссылочку извольте! Можно допустить, что Рихтер мог сказать такое в кругу ближайших друзей, но не, так сказать, для прессы.

Голос за кадром.

 

Следить перестали только после того, как Рихтер сыграл на похоронах Сталина.

 

А как же его гастроли в США? Послушайте его рассказ в фильме Монсенжона.

 

На похоронах вождя Рихтер играл известный траурный марш Шопена. Шопен был любимым композитором Рихтера. Но после того исполнения у него осталось удручающее ощущение.

 

Полная ерунда! Хотя бы вслушались и вдумались, что говорит Рихтер о траурном марше Шопена – его заиграл духовой оркестр. Просто безобразие - вещать такое на всю страну!

На самом деле он играл:

8/3/53 – 2-ю часть 1-го концерта Баха (дирижер - Гаук)

9/3/53 – 2-ю часть «Патетической» сонаты Бетховена и 2-ю часть 1-го концерта Баха (дирижер - Гаук)

 

Голос за кадром:

 

После смерти Сталина Рихтера, которому было 46 лет, впервые выпустили в большое заграничное турне.

 

Сталин, как известно, умер 5/3/53, а вот первое «большое заграничное турне» Рихтера:

 

15/05/50 - Теплице. Зал областного театра. (2-е отделение.)

17/05/50 - Тржебич. Боровина. Клуб завода им. Густава Климента.

18/05/50 - Боровина. Клуб завода им. Густава Климента. (Утренний концерт.)

19/05/50 - Плзень. Концертный зал “Беседа”.

23/05/50 - Прага. Концертный зал им. Сметаны. (Есть записи : ANDANTE AN2150 (4CD)*, MULTISONIC 31 0335-2)

25/05/50 - Брно. Зал радиокомитета. (РТ*)

TCHAIKOVSKY

Concerto No.1 for Piano and Orchestra in b-flat,Op.23

[Дирижер Константин Иванов]

 

26/05/50 - Готвальдов. Зал кино.

29/05/50 - Прага. Зал дома артистов (Рудольфинум).

30/05/50 - Прага. Зал дома артистов (Рудольфинум). Дневной концерт для работников министерства информации.

31/05/50 - Братислава. Концертный зал “Редута”.

01/06/50 - Тренчианские Теплице. Курорт. Зал (Купелиа Дворана) “Музыкальное лето” в Тренчианских Теплицах.

02/06/50 - Лученец. Зал “Редута” (рабочий клуб).

 

За кадром:

 

Но в финале его голос прозвучал трагически: «Я себе не нравлюсь» - сказал Рихтер ». Возможно, это недовольство собой было связано с его сомнениями: что он оставит после себя? Таков удел всех исполнителей, их помнят, пока есть современники. Что потом? – Ни произведений, ни учеников. Да, есть записи концертов, но это явно не то, о чем мечтал Рихтер. Тогда ради чего были такие жертвы? Отречение от всех и всего. Кто знает. Может быть, это была его расплата за гениальность?

 

Совершенно ненужный пафос, когда говоришь о великом человеке, не думавшем о славе. Автор знает: «Да, есть записи концертов, явно не то, о чем мечтал Рихтер»! Он, что ли, близко был с ним знаком? Его посетило откровение свыше? Даже близкие люди чувствовали, что, разговаривая с ними, Рихтер параллельно пребывал где-то в своем собственном мире, и туда не было доступа. Это не моя выдумка. Один из рассказавших мне об этом, был незабвенный Олег Каган. А тут человек со стороны берется судить о тайных помыслах гения. Не много ли?

Уже говорилось, что «я себе не нравлюсь» - цитата из Дневника, относящаяся к исполнению 29-й сонаты Бетховена (мне это сказал сам Монсенжон), но она естественно вписалась в скорбное настроение концовки фильма.

 

Есть приятные моменты в фильме, но они не являются заслугой автора фильма. Приятно увидеть и услышать Ирину Александровну Антонову, Бруно Монсенжона. Вызывает симпатию рассказ Дениса Королева (о посещении места возле Тарусы, где находилась дача святослава Теофиловича):

 

… я сделал очень хитро, я с собой привез палатку туристическую и невдалеке, чтобы не ходить в деревню, поставил палаточку и там ночевал.

 

Королёву посчастливилось слушать, как Рихтер играл на даче. Его рассказ как бы продолжает описанное Паустовским. Вызывает белую зависть.

К сожалению, они не могут нейтрализовать прочей отсебятины и халтуры, которыми богат фильм. Разговаривал представителями московской интеллигенции, людьми, для которых Рихтер – живой человек, а не отвлеченная личность. Пока отзывы негативные. Даже попросили высказать точку зрения на фильм, и за них тоже. Сделал это за себя, а их при случае познакомлю с этим своим анализом.

Очень жаль, что так отметили великий юбилей.

 

Не хочу сказать обо всех участниках фильма «Загадка Рихтера», но некоторые здесь демонстрируют, прежде всего, себя, используя предложенную тему. Слышал краем уха, что есть такая передача «Танцы со звездами». Могу себе представить это ток шоу в современном духе, да еще и с танцами: «звезды» танцуют с публикой. По аналогии с этим действом воспринимается заявление Казиника: «Рихтер не играл с публикой». Т.е., надо полагать, что некоторые серьезные исполнители всё-таки с публикой «играют». Это как? Устраивают шоу? Это надо вдуматься, что говорит человек. Сразу перевожу на язык современного молодого соотечественника, благо, общаюсь с таковым каждый день, и не с одним - особенно много вопросов они задают после нашего вечера в политехническом и после просмотра некоторыми «Земляничной поляны Святослава Рихтера». Послушали бы вы их интервью перед нашим мероприятием, выложенное в интернете. Увы, гуманитарное образование, точнее, его отсутствие видно невооруженным глазом. И не надо их обвинять, надо обвинять тех, кто не заботится о таком образовании и тех, кто такое образование сводит к ток-шоу, и только. Возможно, с этих шоу можно начинать, но идти нужно дальше, а не останавливаться, считая, что задачу выполнили и приобщили. Вот и получается, что серьезное искусство низводится до уровня попсы, только со своей спецификой. Еще раз повторю: «Рихтер не играл с публикой», он играл для нее, точнее, возможно, считая, что играет для себя, щедро одарял публику огромным богатством, которое сравнить просто не с чем. Далее оказывается, что «он не играл с композитором». Лично у меня возникает при этом образ музыканта, по-свойски общающегося с автором исполняемой музыки, чуть ли не похлопывающего оного по плечу. Что это за обороты речи такие? Что при этом внушается, скажем, моему не сильно подкованному студенту технической специальности? Ведь традиционно получается, что сказанное по телевизору есть некая истина, принимаемая без сомнений и проверки. Очень немногие способны критически относиться к подобным заявлениям. Основная масса принимает, не задумываясь, не «заморачиваясь», а потом где-то в подсознании это остается и работает. С помощью подобных «истин» у заурядного слушателя и формируется соответствующий кругозор, элементы общего образования и воспитания. А если вспомнить, с какой уверенностью, каким голосом все это говорится, да еще и известным музыкальным просветителем, то цель достигнута. Далее следует ненавистная мне интеллигентщина: «Рихтер играл с богом». Всегда пишу «Бог» с большой буквы, но в данном случае не могу. Категорически против поминания Бога всуе. Никто из смертных не может вот так запросто с Ним общаться, тем более, «играть». Рихтер имел колоссальный талант, исключительное видение ценностей, которые могут быть выражены разными средствами. Он избрал музыку и ее универсальным языком говорил об истинах, к которым человек разумный стремится. Он владел сокровенными тайнами и умел с ясно, с необыкновенным мастерством их раскрыть. О Паганини говорили, что он продал душу дьяволу - кому-то именно так хотелось объяснить его дарование и вменить в вину. Рихтер – светлый гений. Я верю, что это дар Божий. Как это происходит, почему, за что и кого выбирают, не нам судить, принимаем и не стараемся своим греховным умом вникать в суды Божии.

 

Посмотрев «Загадку Рихтера» сделал для себя заключение, что некоторые участники воспользовались случаем показать себя, свою ученость. Сейчас это сделать нетрудно – с сожалением вижу, как современный человек часто не способен почувствовать фальшь. Внешний блеск некоторых ТВ-передач, уверенный тон участников заставляет заурядного человека поверить. Коллега с другого факультета, рассказывая год назад об одной готовящейся передаче с Казиником, говорил, что это будет пир ума. Если это пир, то лично я предпочту постные блюда и в другом обществе.